Очевидно, он представляет себе эту картину.

И я не могу не сделать того же самого, отчего сразу на моих губах появляется в точь точь такая же жизнерадостная улыбка, как у мамы. Алек да не решается — всё бы отдала, чтобы это увидеть.

— Знала бы раньше, что он там бездельничает целую ночь, вынесла бы лопату, чтобы было не так скучно, — продолжает мама. — Там как раз накопилось прилично работы, а с физическими данными Алека, уверена, нам бы утром сказали «спасибо» все жители посёлка, что он избавил их всех от снега.

Алек смеётся в голос, явно по-достоинству оценивая мамину подколку. Это редкость, чтобы его кто-то мог так обойти в остроумии.

— Скорее всего, соседний тоже бы не поскупился на благодарности, — подхватывает Алек, не упуская возможность прибавить себе величия, довольный оценкой его способностей.

Но я не могу упустить шанса подставить Алеку «подножку», пока он не возвысил себя так высоко, что обратно будет нереально сложно его спустить.

— Именно поэтому, очень хорошо, что ты не застала его раньше, — говорю с улыбкой, начиная подходить к маме. — Поверь, наутро бы он заставил всех поставить памятник в его честь размером со статую свободы.

Алек поддерживает и мой остроумный ответ, вскидывая в мою сторону указательный палец. Шутка засчитывается.

— Отличная идея, принцесса, — отзывается он, — я очень давно раздумывал, каким именно образом заполучить свой собственный монумент в городе. Я бы смотрелся просто восхитительно, обвешанный со всех сторон птичьим пометом.

На сей раз шутку оценивает мама. Она делает вид, что очень серьёзна.

— Прости, что сорвала твой грандиозный план и не дала возвыситься твоему эго до уровня небес.

Ещё есть вопросы, в кого я такая?

Определённо, мне достались от неё самые лучшие качества. Иначе как объяснить, что в глазах Алека сразу читается такое же, как и всегда со мной, желание отыграться во чтобы то ни стало.

— А я всё гадал, откуда в Лене столько обаяния и умения вскружить голову самыми милыми речами.

Мама лучезарно ему улыбается:

— Ты мне определённо нравишься, красавчик, — похлопывает она его по плечу с видом “большого босса” и отходит к кухонным ящикам, чтобы достать тарелку.

От небывало лёгкой и весёлой обстановки у меня кружится голова. Наиглупейше счастливая улыбка припечаталась к губам и не соберется уходить, даже если скулы в итоге сведёт спазмом. — Слышала? Я нравлюсь твоей маме, — выставив указательный палец, с важным видом подмечает Алек, когда сажусь напротив него за стол.

— До тех пор, пока она не узнает, насколько опасно подбрасывать косточки твоему раздувшемуся самолюбию, — улыбаюсь ему, подимигивая, и подхватываю с тарелки, стоящей в центре стола, отломившийся маленький кусочек от пирога.

Очевидно, мама встала сегодня очень рано, но по её внешнему виду, совершенно отличающемуся от того уставшего и измученного, что был вчера, она действительно смогла выспаться. Вопрос “впервые за какое время” немного омрачает настроение, но стараюсь не заострять на этом внимание, делая акцент на том, что главное это — “здесь и сейчас”.

Передо мной оказывается кружка любимого нежнейшего кофе, который умеет готовить только мама: точные пропорции молотого кофе и сахара, создающие эту волшебную мягкую пенку и ванильный вкус… Мне буквально хочется издать томный и тягучий стон удовольствия, когда делаю первый глоток, прикрывая глаза. Сдерживаюсь лишь потому что сейчас это кажется немного неуместным, в компании Алека. Знаю его реакцию, он вряд ли оставит незамеченным это, а мама сродни настоящему следователю никогда не пропустит его в ту же секунду изменившийся тёмный взгляд.

Поджав губы, тянусь ещё за одним кусочком пирога и, откусив его, перевожу внимание на маму, усаживающуюся в центре стола.

— Папа ещё спит? — не хочу показать удивления, тем более волнения со своей стороны, но подобное случается очень редко.

Он всегда встаёт самым первым в нашей семьем, вне зависимости от того, сколько ему удалось поспать. Вечные перелёты из филиала в филиал выработали в нём способность открывать глаза с первым звоном будильника, чтобы никогда не опаздывать на ночные и ранние рейсы.

Мама потягивает маленькими глотками горячее кофе, держа кружку обеими руками прямо перед лицом. Её взгляд направлен куда-то в сторону окна, когда она вздыхает, перед тем как сообщить нам, что их планы никак не соответствуют нашим.

— Нет, милая, мы по-прежнему считаем, что нам стоит всем уехать из этого города.

Я едва ли не давлюсь пирогом, когда перевожу на неё обескураженный новостью взгляд.

Моё “что” звучит как-то уж слишком громко и возмущённо, но мама этого словно не замечает, придерживаясь всё того же стального безмятежного вида. Наигранного до мозга костей.

— Не переживай, на Алека папа билет тоже бронирует, — ни грамма не смущаясь, что он сидит сейчас рядом, заявляет она, а во мне вновь вспыхивает пожар негодование, который был потушен вчера.

Да горит так, что мне основательно не хватает воздуха. Я не просто злюсь, я — в ярости. Делаю большие шумные вдохи, перед тем как довольно спокойно выдать:

— А у нас вы не хотели поинтересоваться, поддерживаем мы это решение или нет? — тоже чертовски наигранно, зато мой сердитый взгляд она, уверена, очень хорошо ощущает.

По тому-то и не спешит встречаться с ним, её аргументы по-прежнему звучат весьма буднично и так спокойно, словно мы говорим сейчас о самых незначительных вещах в мире.

— Виктор не остановится, пока не заполучит то, что хочет, — говорит она. — Поверь, кто-кто, а я уж точно очень хорошо знаю этого человека и со стопроцентной гарантией могу заверить тебя, что он уже на шаг впереди вас, что бы вы ни планировали. Пропасть с его радара — самое мудрое решение. Тем более, когда вы сейчас с Алеком не разлей вода. Нельзя давать ему такую возможность.

Я игнорирую девяносто девять процентов её слов.

— Ты понятия не имеешь, какие у нас планы. Тем более, Датский точно никогда о них не догадается.

При упоминании фамилии, что я специально произношу, мама едва заметно вздрагивает в плечах, но делает вид, что на неё это никак не подействовало. Она медленно переводит на меня взгляд — очень острый и строгий. Стальной, я бы сказала. Никогда не видела в её глазах столько непреклонной решительности, впервые ощущая себя как глупая маленькая девочка.

— Какой? Захват базы? Убийство Виктора? — из её уст слова звучат как преднамеренная издёвка, предназначенная указать ещё раз на моё место ничего не соображающей во взрослых вещах девочки.

Хотя и мой тут же метнувшийся в сторону Алека взгляд красноречиво это доказывает. Любой бы профи смог распознать в этом страх раскрытия, но мне намного важнее сейчас, какая реакция отображается на лице Алека. Он тоже изумлён её словами? Не похоже, скорее, он к ним относительно равнодушен, словно ничего такого ошеломительного и не услышал, хотя и озабоченность просвечивает в напряжённых, выделяющихся скулах. А ещё мне хочется от него хоть какой-то поддержки, чтобы вселить в меня чуть больше решительности отстаивать свою точку зрения, но он её сейчас дать не может. И я понимаю, почему: Алек ни за что не влезет между мной и мамой. Я сама должна поверить в то, что мы безапелляционно правы, что я ни на долю не колеблюсь в победе и что сама действительно хочу участвовать во всей нашей затеи, даже если появляются вот такие аргументы, пытающиеся вселить сомнение.