из этой группы ударами прикладов загоняют в кузов. Когда кузова полны, грузовики медленно разворачиваются на площади и уезжают со своим живым грузом. Молодые активисты БЕО кричат что-то нам, стоящим на площади, сначала непонятно, потом все четче и организованней, сначала на идиш, потом по-польски:

«Vergess uns nit nie zapomnijcie nas, не забудьте нас. Men tor nit vergessen, вы не должны нас забывать»,

– и пока машины медленно удаляются по окружающим гетто тесным переулкам, мы слышим, как они поют боевую песню гетто, написанную братьями Шаютиными, а потом Хатикву – песню Надежды, ставшую потом национальным гимном Израиля.

Они поют все громче, голоса их крепнут. Многие из тех, кто стоят на площади, неудержимо рыдают, другие кричат:

«Мы не забудем, ynz etmy nit vergessen, my b dziemy pamietac, my nigdy nie zapomnimy, мы никогда вас не забудем…»

Никто даже не смотрит на окруживших нас вооруженных немцев, все больше и больше людей кричат последние слова прощания тем, кто пытался встать на их защиту.

Мне кажется, я тоже кричу, хотя не уверен… может быть, это шепот, который кажется мне криком. Но в одном я уверен – никто, ни один из нас не забудет, не сможет забыть и не имеет на это права. Если даже один из нас каким-то чудом останется в живых, он обязан рассказать, что мы видели этим солнечным днем на площади перед Малым гетто в Ченстохове. Он обязан рассказать, как увозили прочь этих молодых женщин и мужчин, какую ответственность они возложили на нас: выполнить последнее желание в их юной жизни.

Мы должны помнить.

Мы видели эти грузовики и раньше, мы знаем, что на них отвозят людей на еврейское кладбище, где их раздевают, расстреливают и бросают в общие могилы, которые их же и заставляют копать.

Когда грузовики возвращаются за новым грузом, мы видим кровь на полу кузова. Должно быть, немцам пришлось расстрелять многих прямо на грузовике, тех, кто отказывался сойти. В эти, теперь уже кровавые грузовики, загоняют следующую партию – теперь это старики и две женщины с маленькими детьми. Как они сумели так долго продержаться в своем укрытии, откуда они брали еду? В то же время начинается Селекция среди нас, стоящих на площади.

Капитан Дегенхардт вновь у руля. Но теперь он указывает на целые ряды, а не на отдельных людей. Это, как он объясняет, наказание за те выстрелы и гранаты, которые активисты БЕО бросали в немцев, когда их штаб был окружен – никогда раньше он не снисходил до того, чтобы объяснять нам свои поступки. Но теперь даже те, случайно отобранные евреи, даже они поют Хатикву, поднимаясь в кровавые грузовики. Они тоже кричат нам, чтобы мы не забыли, чтобы мы не смели забывать, это призыв людей, знающих, что через несколько минут их убьют, это их единственное и последнее желание – не быть забытыми. Что-то произошло в гетто. Какая разница! Немцы гнали нас, безропотных, на смерть во время первой большой Акции в сентябре, и все молчали. И как мы ведем себя сейчас!

Немцы выглядят немного растерянными. Они нервничают, они просто не знают, что им делать, когда евреи, увозимые на казнь на кровавых грузовиках, находят в себе силы, чтобы петь и скандировать свои последние слова – немцы, скорее всего, просто не понимают их смысл. Но что они еще могут сделать, кроме как убить нас – и они это делают, в своей обычной методической манере, грузовик за грузовиком.

Чего они боятся? У них под рукой войска, броневики, гранатометы, у них есть все, чтобы нас раздавить – и уничтожить этих ребят из БЕО, которые навсегда останутся нашими вечными героями.

Акция 26 июня 1943 года в основном закончена. Участники сопротивления, те, кого немцам удалось обнаружить, уничтожены, а заодно и многие другие. Немцы как будто бы пришли в себя, им уже нечего бояться. Всего несколько немецких и польских полицейских загоняют в грузовик мальчишек, которых нашли в тайном убежище. Их человек двадцать, от десяти до двенадцати, самое большее, тринадцати лет, все они до предела истощены и бледны от долгого сидения в темном бункере. Никто не ждет сопротивления от этих полуживых мальчишек.

Но они вдруг, как по невидимому сигналу, все вместе прошмыгнули между охранниками и подбежали к немцу в штатском. Они хором кричат: «wir können arbeiten», они обращаются к Люту – «Herr Direktor, wir können arbeiten» – мы можем работать. Дегенхардт откровенно раздражен небрежностью полицейских, он загораживает ребятишкам дорогу и приказывает подчиненным навести порядок. Но директор Лют вдруг подходит к Дегенхардту и о чем-то с ним говорит. Дегенхардт выглядит удивленным, я вижу по его жестам, что он возражает. Но Лют властен, настойчив и решителен.

Позже мы узнаем: Лют заявил, что ему нужны эти мальчишки на его фабрике для работы с тонкой механикой. Он не смотрит ни на мальчишек, ни на нас, стоящих на площади, он не сводит глаз с Дегенхардта и о чем-то ему говорит, по-прежнему уверенно и властно. Дети поняли, что происходит что-то необычное, они притихли, мне видно с моего места, как они застыли в ожидании, кажется, что все на площади затаили дыхание.

Дегенхардт сомневается – по-видимому, это не укладывается в его принципы. Но мы понимаем, что главный здесь – Лют, и Дегенхардт сдается.

На площади стоит мертвая тишина, слышен только общий выдох облегчения, когда эти несколько изголодавшихся мальчишек, чудом уцелевших во время всех Акций, возвращаются в общий строй.

Истощенная женщина с красивыми каштановыми волосами рядом со мной непрерывно плачет: «О Боже, о Боже, – повторяет она. – Неужели это правда? Все-таки есть Бог на небе?»

И вдруг она скрестила руки на своей исхудавшей груди и начала качаться, словно в трансе или ритуальной молитве: «О Боже, о любимый мой Боже, спасибо, что ты есть».

В этот день, 26 июня 1943 года, Акции заканчиваются. По приказу самого генерал-губернатора, бывшего адвоката Франка, происходит ликвидация всех еврейских гетто. Истребление евреев в его генерал-губернаторстве успешно завершено, и он с гордостью докладывает об этом в Берлин. Если и остались еще какие-то евреи, то они будут содержаться только в специальных немецких лагерях для пленных – а это не считается. Итак, 26 июня 1943 года поселение, которое официально называлось Ченстоховский Трудовой Лагерь, но которое и немцы, и мы называли Малым гетто, прекратило свое существование.

Никому из нас не разрешают вернуться в гетто, даже чтобы взять необходимые вещи. Вместо этого нас делят на группы. Самую большую отправляют в Хасаг-Пельцери.