часто по одиннадцать часов в день. Мы имеем право сами принимать заказчиков, шить одежду и сдавать работу без вмешательства фрау Мосевич или какого-нибудь надсмотрщика. Фрау Мосевич понимает, что дело только проиграет, если кто-то будет вмешиваться в эту работу, требующую высокой квалификации и таланта.

Каждое день в шесть утра мы должны собираться у выхода из Малого гетто. Наша группа меньше, чем другие, нас забирают в 6:30, а то и раньше, и вернуться в гетто мы должны не позднее 19:30. Фрау Мосевич, насколько возможно, следит, чтобы мы получали достаточно еды и чтобы никто не голодал. Она притворяется, что не замечает, когда мы прихватываем кое-что из продуктов с собой, чтобы немножко пополнить наш рацион. К тому же у нас еще есть Рози.

Двадцать третьего июня после обеда фрау Мосевич советует нам назавтра прихватить с собой все необходимое, чтобы переночевать несколько дней в мастерской – она не объясняет зачем. Места в мастерской достаточно, постелить на полу для двадцати человек не составляет труда, и мы ночуем там два дня – но это не помогает.

Двадцать шестого июня, в начале десятого утра, фрау Мосевич говорит нам, что ей звонили из немецкой полиции порядка – она называет неизвестное нам имя – за нами через двадцать минут приедут. Видно, что она огорчена и взволнована, когда, отводя глаза, бормочет, что самое большее через час мы должны быть в гетто, все оставшиеся в Ченстохове евреи, без исключения, должны присутствовать на уже начавшейся перекличке. Она пытается объяснить, что знала об этой перекличке заранее, она якобы добилась того, что нам разрешили туда не являться, но немцы слово не сдержали – фрау Мосевич не знает, что с нами будет. По тому, как она тщательно расспрашивает мастеров обо всех деталях остающихся заказов, мы понимаем – она почти не надеется, что мы вернемся в мастерскую.

На выходе из ателье уже стоят четверо «голубых» польских и два «зеленых» немецких полицейских. Я знаю только одного из них – тощего, неугомонного Киннеля, он у них за главного. У них задание – вернуть в гетто семнадцать евреев, которые до этого работали у фрау Мосевич. Киннель вежлив и предупредителен с фрау Мосевич, но не с нами. Он торопится. Нас окружают польские полицейские, они не отвечают на наши тревожные вопросы, они вообще не говорят ни слова во время довольно длинного пути в Малое гетто.

Впервые за долгое время я вижу ченстоховские улицы днем. Хороший солнечный день, белые высокие облака плывут по голубому ясному небу. Люди глядят на нас с любопытством, многие куда-то торопятся, другие просто прогуливаются, среди них много женщин, кто-то с детьми в колясках или на руках – гуляют или идут что-то купить. Мы, под конвоем, истощенные, в драной одежде, совсем не подходим к этой картине.

Мы минуем Вторую и Первую Аллеи, сворачиваем на Варшавскую. Какой пугающий контраст… только что мы видели чуть ли не идиллию, а здесь – пустые, безлюдные и закрытые для прочего населения улицы вокруг Малого гетто. Мы вдруг видим, что на коротенькой улице Спадек стоят два восьмиколесных броневика с закрытыми люками, угрожающе торчащими пулеметами и узкими пушечными стволами. Все Малое гетто окружено немецкими войсками в боевой форме. На Варшавской, недалеко от Площадки, но вне поля зрения толпы, стоят несколько гранатометов и два военных мотоцикла с солдатами в касках и автоматами наготове. В тесном Выездном переулке мы видим полевую телефонную станцию с операторами – Киннель приветствует их поднятой рукой. Я никогда не видел в Ченстохове такого скопления войск в полной боевой готовности, и все они сконцентрировались вокруг Малого гетто. Даже когда почти год назад проводилась первая большая Акция, солдат было раз в десять меньше. Что так испугало немцев, что они собрали столько войск против 5200 изголодавшихся и запуганных людей? Это делает нам честь. Мы боимся того, что сейчас должно произойти – почти все считают, что это конец.

На самой площади все выглядит, как при обычной перекличке, во всяком случае, не более грозно, чем всегда. Несколько тысяч евреев стоят длинными рядами, «зеленые» лейпцигские полицейские со своим обычным оружием – пистолетами в кобуре – слоняются по площади, «голубые» поляки стоят пассивно в стороне, готовые исполнить приказ. Слева на площади заметно много немцев в штатской одежде, все в солидных темных костюмах, белых сорочках и галстуках, они выглядят, как чиновники высокого ранга или служащие банка или адвокатского бюро.

Мы, похоже, из последних, кто появляется на перекличке. Когда Киннель доложил о нашем прибытии Дегенхардту и нас поставили в ряд довольно близко от этих штатских, кто-то поблизости рассказывал, что они стоят на площади скоро уже шесть часов. Немцы появились на рассвете, совершенно неожиданно, и начали прочесывать дома и улицы в поисках активистов БЕО. Они все еще ищут. Они обнаружили туннель, прорытый членами БЕО из погреба в доме по Надречной 66 в эвакуированный дом вне гетто. Туннель был недавно закончен и использовался для связи с «той стороной». Рядом с туннелем немцы нашли склад самодельного оружия, бензиновые бомбы и несколько гранат. Кроме этого, они натолкнулись на бункер, где пытались спрятать детей.

Капитан Дегенхардт и двое полицейских беседуют со штатскими немцами. Кто-то около нас рассказывает, что один из них – это Лют, шеф предприятий Хазаг в Ченстохове, и что в Германии он занимает довольно высокий пост. Это заметно и по поведению Дегенхардта – он почтителен и предупредителен, я никогда не видел, чтобы он перед кем-то так заискивал.

Из гетто доносятся единичные выстрелы и автоматные очереди. Оттуда все еще появляются отдельные небольшие группы людей.

Примерно через два часа после нашего прихода, наверное, около двенадцати, мы видим, как из гетто выводят большую группу молодых мужчин и женщин. Только двое или трое из них старше тридцати. Они окружены полицией и тяжело вооруженными солдатами с автоматами наперевес. Это все ядро БЕО в Ченстохове. Их удалось схватить, когда немцы рано утром нагрянули в гетто и окружили дом по улице Надречной.

Я вижу, что их избивали, возможно, даже пытали. У многих кровоподтеки, у других открытые кровоточащие раны, кто-то хромает, некоторых поддерживают товарищи. Одежда их разорвана, многие без рубашек или босиком, один юноша в коротких трусах. Несмотря ни на что, они стараются держаться с достоинством, идут прямо и с высоко поднятой головой. Их отводят к особой, стоящей в стороне, группе, охраняемой вооруженными солдатами.

На площадь въезжают два больших грузовика с открытым кузовом. Они, наверное, стояли где-то поблизости, задние борта уже открыты, к ним прикреплены короткие, широкие лесенки. Евреев