в сторону. Рядом лежал Казак. Его глаза были широко открыты, последний бесконечный взгляд устремился вверх. Как будто он тоже с огромным любопытством рассматривал открывающиеся на небесах пейзажи. За все время, что они провели вместе, он впервые не щурился. Сантиметровая щетина на грубой загорелой коже, глубокие морщины и нахальная язвительная насмешка застыли на заляпанном кровью профиле. Это была победа человека над смертью. И пусть Тот, кому он возносил молитвы, достойно примет его в своей обители. Может, там, в голубой лагуне или где-то еще. Пусть он примет всех.

Ярослав почувствовал, как горячая слеза проложила по щеке дорогу. Он внимательно разглядывал безжизненные черты лица своего командира. Думал об Олеге, его прощальной улыбке, о том, что они оба были не способны хоть чем-то помочь друг другу. Чувствовал вину перед Казаком, который, сражаясь до последнего, вытаскивал из беды этих двух «перспективных менеджеров». Ярослав снова взглянул наверх и, словно уходящий в мир иной Акела, жалобно застонал:

Не для меня придет весна,

Не для меня Дон разольется, Там сердце девичье забьется С восторгом чувств не для меня.

— Пусть всем нам земля будет пухом, Макарушка, — произнес он, закончив песню.

Ярослав лежал на земле. Внутри что-то бурлило и хлюпало, но у него не было ни единого желания ощупывать свои раны — потому он наслаждался совершенными небесными видами, где есть умиротворение и нет боли. Он изобразил дерзкую гримасу, так похожую за застывшую ухмылку Казака, — и начал заново:

Не для меня придет весна,

Не для меня Дон разольется…

Вдруг на фоне вечерней лагуны нарисовалась какая-то лысая голова. Потом еще одна, косматая, дополнила картину. Головы пристально изучали Ярослава, будто инопланетянина, случайно свалившегося на их бренную планету. Но Ярослав продолжил, нагло улыбаясь, петь:

А для меня кусок свинца, Он в тело белое вопьется…

Кто-то попытался забрать у него автомат, но Ярослав еще громче замычал и из последних сил сжал оружие. Лысая голова что-то кричала, но, вцепившись в холодную сталь, он продолжал свое главное в жизни выступление:

И слезы горькие прольются.

Такая жизнь, брат, ждет меня.

Ярослав едва почувствовал, как из его руки вырвали автомат, затем какая-то грубая сила потащила его прочь. Лагуна задрожала, заплескались диковинные рыбы, забурлила жизнь в океане. Все проснулось и ожило. Но стал угасать свет. Не было страха. Становилось все темнее и темнее.

— Простите меня ради бога, — прошептал Ярослав, и мрак опустился на землю.

Часть III

Глава 34

— Давай, давай, смелее! Иди ко мне, давай! — с азартом кричал Ярослав. — Не отступай, не оборачивайся, сегодня там уже ничего нет. Только страх, который держит тебя!

По крутой лестнице детской горки, хватаясь за все, за что можно схватиться, карабкался маленький Саша. Он был крайне сосредоточен на своей задаче, но отец был занят не меньше: Ярослав скакал на вершине, всячески подбадривая сына. Рядом с горкой, увлеченно наблюдая за разворачивающимся действием и за идиллией ее любимых мужчин, стояла счастливая Света. Вот еще один неуверенный шажок — и малыш на вершине. Ярослав радостно обнимает сына:

— Ну, теперь ты настоящий герой! Ты сделал это!

Яркое солнце в парке у дома освещало площадку, словно сцену самого совершенного театра. Тут и там были слышны детский смех и заботливые голоса матерей, в воздухе витало ощущение праздника. Легкий теплый ветерок нежно поглаживал листву деревьев, упругую хвою. И ничто не предвещало беды, ничто, казалось, не было способно нарушить приятное спокойствие — но вдруг земля содрогнулась неожиданным мощным толчком, сцену встряхнуло. Улыбка вмиг слетела с лица Светы, сын насторожился. Еще толчок, и еще… Ярослав испуганно взглянул на небо, туда, где солнце неестественной белой вспышкой опалило

небо. Светило вспыхнуло и карающим пронизывающим лучом ударило ему в сетчатку…

Ярослав открыл глаза. Яркий свет из невидимых источников равномерно наполнял большую комнату. Белоснежные стены, белоснежный потолок, глубокая пугающая тишина. Ярослав лежал на кушетке и осторожно вращал глазами, как хамелеон. Он почувствовал чье-то присутствие, и его тело внезапно наполнили страх и трепет. Ярослав медленно повернул голову: совсем неподалеку боком к нему на одиноком стуле сидела прекрасная женщина. Ее шикарные белоснежные одеяния сливались с исключительной белизной помещения. Лицо теплого оттенка, словно икона, излучало нечто доброе и абсолютно непостижимое для человеческого разума. В руках женщины сверкали металлические спицы: она вязала. Одно мгновение — и пальцы остановились, она бросила кроткий взгляд в сторону кушетки. Ярослав почувствовал, как его дыхание замерло, а мышцы разом оцепенели. Ему вдруг показалось, что он знал эту женщину, но не помнил откуда, он хотел что-то сказать, закричать, но не мог, лишь покорно и с благоговейным ужасом взирал на женщину не дыша. «Господи, похоже, я мертв», — словно приговор, промелькнуло в его уме. Страх отступил, им овладела пьянящая легкость. Глаза женщины просияли волшебным блеском, и она тихонько улыбнулась.

— Ты должен жить, — ласково прошептала она и, как ни в чем не бывало, вернулась к своему занятию.

«Ты-ы-ы до-о-олжен жи-и-ить!» — раскатом грома прозвучало эхо, и мощный удар перевернул кушетку. Ярослав полетел вниз. Снова парк, но уже не было ни детской площадки, ни Светы, ни сына. Он был совсем один — одинокий человек, блуждающий среди аллей. Бесконечные дорожки, сплетенные в сложнейшую паутину по неведомым правилам, и ни выхода, ни входа. Громадные сосны — будто живые великаны, хранящие незыблемость лабиринта. Мрачное серое небо над загадочным пространством. Ярослав почувствовал, как холод пробирает его до костей, и побежал. Одна дорожка, вторая, третья… Ярослав остановился, перевел дух и снова бросился вперед. Казалось, он искал свою единственно правильную дорогу, но лабиринт не отпускал. Места повторялись, становились знакомыми. Ночь сменяла день, а день сменял ночь, но вокруг оставались все те же пейзажи бесконечного парка и безысходность. Наконец Ярослав остановился, обреченно упал на колени и жалобно завыл, словно ожидающий кончины смертельно больной зверь. Он умоляюще поднял голову к небу, туда, где серые тучи давно не выпускали из плена дающее надежду солнце. Пошел мелкий дождь. Капли холодной росой ложились ему на лицо. Вдруг стало хорошо, и Ярослав смог приподнять тяжелые веки.

Его лицо протирала пожилая женщина в белом халате. Это было совсем другое помещение, гораздо более реальное, чем то, где он видел ангела. Сознание возвращалось к нему. Женщина, заметив это, быстро удалилась. Ярослав аккуратно повернул голову влево, потом вправо. Теперь он был способен чувствовать боль — настоящую человеческую боль, мучительную, реальную. Она пульсировала, истязая его внутренности, и