— Простите, государыня-матушка, вы никогда не были беспамятной, — отклонил он ее утверждение и поклонился. — Это известно всем при дворе. А забыли вы, полагаю, по вашей императорской воле, — категорически произнес и снова поклонился.

Определенно, его строптивость в эту минуту не понравилась императрице. Она хотела, чтобы он безропотно принял ее решение, и чтобы вопрос закрылся навсегда. Но она же одновременно знала, что Хаюрдо отличался тем, что всегда мог прямо сказать то, что думает. Она подчас позволяла ему больше, чем другим, потому что относила неуступчивость гофмалера к свойствам его таланта. Многих придворных можно было поменять и даже не заметить, что на месте прежнего находится другой человек. А вот этого гофмалера никем заменить нельзя. Повидала разных в своей жизни, но таких, как Хаюрдо, не бывало. Талант Божий. А раз Божий — стало быть, и она должна относиться к нему по-божески. Но все-таки нередко его строптивость выводила ее из равновесия, и она с шумом отсылала гофмалера от себя. По правде сказать, дерзости от него никогда не слышала — уж этого она не терпела ни от кого, тем более не потерпела бы от гофмалера, но упрямое несогласие с нею иногда раздражало. Особенно он был непреклонен, если пыталась находить изъяны в написанных им портретах. На всякое ее замечание у него тут же находилось возражение. И получалось, что давала указания, не разобравшись в сути вопроса. Это было слишком. Хаюрдо, будучи при дворе, так и не уяснил, что здесь всегда права императрица, даже если она говорит то, что не соответствует действительности. Преданно опровергнуть ее слова можешь лишь тогда, когда она разрешит сделать это. Сейчас Елизавета Петровна недовольно, но будто в танце, сделала реверанс в его сторону. Разрешила сказать. Между тем вряд ли хотела слышать ответ на свой вопрос. Наверняка чувствовала, что услышит слова, неприятные для императорского уха. Будь на месте Хаюрдо другой придворный, он бы чутко уловил ее желание и быстро нашел повод ретироваться. Хаюрдо, к сожалению, такой гибкостью не обладал. То ли таким уродился, то ли с детства в крепостничестве приучился противиться всему. И если бы не талант к рисованию, то наверняка из него получился бы бунтарь. А впрочем, это неизвестно. Может, напротив, и строптивости не было бы. Никому не дано знать, в кого он превратится по прошествии лет. Гофмалер выпрямился перед императрицей и отчетливо напомнил:

— Вы забыли, государыня-матушка, что еще этой весной, когда я принес вам ваш портрет, где вы сидите с гусиным пером в руке, вы сказали: доносят мне, Хаюрдо, что ты неразборчив в выборе дам. Нашел бы ты лучше одну девицу себе в жены, как положено, — я бы одобрила родительское благословение и одарила богатыми подарками. А так исхудал ты, волочась за всеми сразу. — Хаюрдо внимательно следил за лицом императрицы, в какой момент оно менялось, когда напоминал ей ее слова, а в какой не менялось вовсе. В основном оно, конечно, менялось, потому что Елизавета Петровна уже наперед знала, какую следующую фразу он произнесет. — Однако стоило мне поступить по вашему поручению, государыня-матушка, как вы тут же отреклись от своих слов. — Разумеется, эту фразу можно было произнести как-то помягче, другими словами, понимая, что прямой упрек гофмалера императрице может вызвать ее крайнее недовольство. Но Хаюрдо не стал над этим заморачиваться — сказал, как думал.

Между тем государыня приняла все спокойно и немедля отправила его упрек ему же самому:

— Но разве я тебе поручала найти барышню себе в жены среди моих фрейлин? Я говорила тебе о девицах.

Крыть Хаюрдо было нечем, и он пустил в ход последний довод:

— Теперь я дворянин, а стало быть, и жену себе должен искать среди барышень.

— Справедливо, — согласилась императрица и жестко поставила на место. — Но только не на этот раз и не среди моих фрейлин! А сейчас, как я пообещала, подберем фрейлине, которую ты выбрал, достойную партию. — Посмотрела в залу, где все это время громко играла музыка и продолжались танцы. — Как ты думаешь, кому моя фрейлина может стать достойной женой? Или же кто для моей фрейлины станет достойным мужем?

Лицо Хаюрдо опять стало хмурым и восково-неподвижным. Он промолчал. Лилия и Лили затаили дыхание, смотрели, что будет дальше. Все так неожиданно и удивительно.

— А ты не молчи! — потребовала от Хаюрдо императрица. — А то отдам ее за первого, на кого глаз ляжет. Да вот хотя бы за него! — Ткнула пальцем в гвардейского офицера, стоявшего к ним боком. В руке тот держал полумаску, которой прикрывал глаза. Императрица окликнула его: — Подойди-ка, гвардеец, ко мне ближе!

Офицер, не сразу расслышавший, что окликнули его, замешкался сперва, затем сорвался с места. Убрал от лица полумаску и вытянулся во фронт перед государыней.

— Не тянись, гвардеец. Ты нынче на бале-маскараде. Не ты ли сын Бориса Васильевича будешь?

— Да, государыня-матушка, — расслабился тот, кланяясь. Он был невысок, ногами ступал мягко. Весь какой-то напыщенный, неуловимо-скользкий.

Когда Лилия увидела его лицо, она остолбенела. Оно поразило. Это было лицо Омирта. Лили также обомлела. Лицо Болислава Аласьевича она запомнила с той самой минуты, когда он подошел к портрету и стал оценивающе вглядываться в него, готовясь к экспертизе полотна. Потом Лили чувствовала, как дрожали его пальцы, когда он прикасался к холсту. И сейчас только мундир гвардейского офицера на человеке, стоявшем перед императрицей, и почти триста лет разницы во времени указывали на то, что это не Омирт. Елизавета Петровна вопросительным взглядом окинула гвардейца с ног до головы:

— Выбрал ли ты себе, гвардеец, молодую, которую готов повести под венец?

У офицера вытянулось лицо, он чуть не поперхнулся, но, стоя перед государыней, вовремя смекнул, что должен отвечать браво, чеканя слова:

— Не пришло время, государыня, гвардейскому офицеру связывать себя узами!

— Не пришло, говоришь? — усмехнулась.

— Нет, государыня!

— Так вот, я назначаю тебе это время. Повелеваю прямо сейчас! — твердо приказала императрица.

Оторопь пробежала по лицу офицера. Тон императрицы ввел его в заблуждение. С одной стороны, все происходило на бале-маскараде, и повеление Елизаветы Петровны можно было воспринять как новую выдуманную ею забаву, но с другой стороны, голос государыни был совершенно несходен с тем, которым она обычно объявляла о новых потехах. Гвардеец озадаченно моргал глазами, не зная, что ответить. Видя его растерянность, императрица серьезно продолжила:

— А коль время назначено, я и молодую тебе выбрала. Хорошую невесту. Примешь ее как мой подарок тебе за верную службу Российской империи.

У гвардейца глаза полезли на лоб:

— Государыня, —