внимание сразу привлекла прислужница, целиком похожая на портрет Эльвиры. Пожалуй, та единственная стремилась как-то подражать в танце своему кавалеру, делая неумелые, неловкие, нелепые движения. Одним словом, можно было над этим посмеяться, но Лилии не было смешно — было жалко девушку. Та усердно тщилась, но ее рвение не давало никаких результатов. Лилия видела, как фрейлина через слезы улыбалась, жалея прислужницу, и хлопала в ладоши лишь потому, что подражала государыне, как подражали в зале все. Менуэт длился долго, утомив кавалеров и неумелых прислужниц. Когда музыка стихла, императрица, отсмеявшись, отправила прислужниц вон из залы. Они с радостью, толкая друг друга локтями, выпорхнули в двери. После этого Елизавета Петровна внимательно оглядела залу, выискивая кого-то взглядом, и весело вопросила:

— А где мой гофмалер? Почему я его не вижу?

Из толпы выступил кавалер в маске и плаще:

— Я здесь, Ваше императорское величество.

Елизавета Петровна усмешливо поправила его:

— Государыня-матушка для тебя, гофмалер.

Поклонившись, тот повторил:

— Да, государыня-матушка.

Не отойдя от веселья, она добродушно погрозила ему указательным пальцем, на котором был крупный перстень с драгоценным камнем:

— Ты маску-то сними, Хаюрдо, — с императрицей разговариваешь. От меня не стоит прятать лицо. Подойди ко мне ближе. Спросить тебя хочу. Скажи-ка, почему из тебя сегодня плохой кавалер? Никого на танцы не приглашаешь, свою государыню сторонишься.

Хаюрдо убрал от лица маску, отвел глаза:

— Разве смею я сторониться вас, государыня-матушка? Вам привиделось это.

— На языке твоем узел завязать тебе надо, — беззлобно заметила. — Привиделось. Может, мне еще привиделось, как ты глаза свои от меня воротишь? Смотри на меня. Говорить буду. Слушай.

Гофмалер снова поклонился и выпрямился, глядя императрице в переносицу. Лилия и Лили во все глаза смотрели на него. Обычное лицо. Вряд ли можно назвать лицом бывшего крепостного, но и лицом знатного вельможи также не назовешь. Лилия вспомнила картину с выставки, где Хаюрдо изображен в богатом кафтане и туфлях с пряжками. Лицо одно и то же. Вдобавок, если сейчас сбросить с его плеч плащ и надеть кафтан, можно будет сказать, что он сошел с холста. Однако перед императрицей стоял настоящий Хаюрдо, а не его оживший портрет. Приготовился слушать государыню. Прежде чем начать разговор, Елизавета Петровна обвела глазами окруживших ее фрейлин и других придворных, убрала с лица беззаботное веселое выражение, повелительно отмахнула рукой, строго приказала:

— Всем отойти прочь! Оставить нас вдвоем!

Придворные быстро растеклись по сторонам. Императрица махнула музыкантам:

— Играть! Громко играть!

Музыка зазвучала. Государыня поманила Хаюрдо пальцем, посмотрела серьезно:

— Наклонись к моему плечу!

Гофмалер безмолвно исполнил ее волю. Она продолжила:

— Ты просил, чтобы я одобрила благословение родителя одной из моих фрейлин выдать за тебя его дочь! Так?

Негромко Хаюрдо подтвердил:

— Просил, матушка государыня.

Лицо Елизаветы Петровны сделалось суровым и неприступным. Еще некоторое время назад, видя, как она потешалась на бале-маскараде, нельзя было представить, что ее лицо способно принимать такое холодное и строгое выражение. Но сейчас Лилия наблюдала, как императрица отгородилась от бала-маскарада, как тот вместе с придворными и музыкой перестал для нее существовать. На глазах государыня переменилась не только лицом, но и всей сутью. Стала той, какая не потерпит противления ее слову, потому что ее слово — это закон. Посмотрела на Хаюрдо взглядом, от которого у подданных всегда мурашки пробегали по телу. Однако заговорила тоном мудрой матушки:

— Так вот что я тебе на это отвечу, гофмалер. Благословлять дочь свою, мою фрейлину, на замужество с тобой, как я ведаю, ее родитель не исполнен желанием. А я, твоя государыня, коль дело касается моей фрейлины, не могу одобрить такого родительского благословения. Ты уж не серчай на свою государыню, гофмалер. Но никогда не одобрю я такого замужества. — Сделала короткую паузу. — Моя фрейлина роду знатного, хоть и обедневшего. Негоже отдавать дворянскую дочь из старинного рода за простого гофмалера. Ты — безродный крепостной человек, хоть ныне возведен мною в дворянское звание и дарован чином. Манерам ты научился, говорить также обучен, но все равно без роду и племени. С тебя только и начнется род твой. Посему сыщи ровню подобную себе и начни свой род с пустого места. Гофмалер ты знатный, иноземные тебе не указ. Но этого мало. Ежели я одобрю отдать за тебя свою фрейлину, то родовитыми моими подданными она не будет принята, как подобает ей быть принятой, ибо в их глазах будто приблизится к крепостной девке, несмотря на то что ты теперь при высоком чине. Я не могу допустить, чтобы у какой-либо из моих фрейлин была подобная судьба. Намерена устроить им всем партии достойные. Ты ведь тоже не хочешь, чтобы фрейлина, за которую просишь, была несчастлива с тобой? — пронизала его строгим взглядом, помолчала. — Что ответишь на это, Хаюрдо?

— Не хочу, — через силу выдавил из себя гофмалер. По тому, как заходили желваки на его скулах, стало понятно, что он надеялся на более благосклонное решение императрицы. Все-таки она первой признала его работы лучшими из многих и поставила выше иноземных. Пожаловала дворянство и даровала чин. Приблизила к себе. Полагал, что этого достаточно, чтобы она одобрила его выбор и подтолкнула родителя фрейлины не противиться и благословить дочь, а может, даже вознаградить ее родителя за то, что тот внял императрице и принял ее любимого гофмалера. Но, как оказалось, этого мало. Он сильно заблуждался, когда думал, что гофмалер может стать баловнем императрицы. Это исключено. Лицо потемнело. Из обыкновенного, с привычными для всех эмоциями стало походить на восковую маску. В эту минуту в голове у Хаюрдо не было никаких мыслей. Он понял, что бог даровал ему талант не для того, чтобы сделать счастливым, а для того, чтобы радовать других. В данном случае придворный гофмалер обязан радовать прежде всего императрицу ее портретами, а затем тех, с кого государыня-матушка соизволит разрешить писать другие картины. Все, что остается за пределами этого, случается вне зависимости от его таланта и не всегда ему на пользу.

— Ну а ежели не хочешь, — видя вмиг осунувшееся лицо, недовольная тем, что гофмалер без должного понимания воспринял ее разумное толкование, рассердилась Елизавета Петровна, — тогда сейчас же тут вместе с тобой подберем фрейлине достойного жениха.

— Избавьте, Ваше императорское величество, — попросил он твердым голосом. — Мне неприятно будет наблюдать все это.

— А память у тебя короткая, — недовольно прервала она. — Ты уже забыл, что кличут меня государыней-матушкой?

— Помню, государыня-матушка. — Хаюрдо смело посмотрел ей в глаза. — А вот вы забыли, что говорили мне.

— И что же такого я забыла? — удивилась Елизавета Петровна, высоко