Он помолчал, изучающе взглянув на Орелию. Та очень внимательно его слушала, и быстро меняющееся выражение ее лица отражало все ее чувства.

— А недостатки… — Маркиз пошевелился и сел поудобнее. Разговор, было видно, увлек его, и он рад был его продолжить. — Это просто черты характера и поведения, и я их не вижу… То есть какие-то твои черты, которые не подошли бы кому-то другому, какому-то другому мужчине, для меня не являются недостатками. Они просто не значат ничего для меня, а важны мне в тебе совсем другие твои черты… То есть я не считаю их недостатками, в то время как я, скверный…

Но она быстро прижала пальцы к его губам:

— Никогда больше не говори этого! Тебя прозвали «скверным», потому что ты был непокорен и сопротивлялся, но сопротивление было вызвано не злобой или дурными наклонностями, а шло из твоего одиночества и еще из потребности самоутвердиться, — и голос ее звучал очень мягко, — а для меня ты всегда был воплощением благородства и доброты. И никаких твоих возражений я слушать не стану…

Маркиз так крепко обнял ее, что Орелия невольно вскрикнула и зарылась лицом в его шею. А он воскликнул:

— Я люблю тебя! Как же я люблю тебя, Бог свидетель! И как я счастлив это сказать тебе!

Она молчала, затихнув в его объятиях, затаившись и приготовившись слушать его еще и еще…

— Сделай же меня таким, каким хочешь видеть! Сделай меня человеком, в которого веришь! — голосом, прерывающимся от глубины чувств, только и попросил он.

Было уже довольно поздно, когда они достигли Райд Холла. И лошади, и всадники порядком устали, но не прекращали интенсивного продвижения, пока не достигли цели.

Дворец открылся на повороте, с вершины холма — величественный, большой, и окна его светились золотом в лучах заходящего солнца. Верхушки деревьев пылали закатным огнем, и было в том что-то вроде пламенного привета, который природа послала им свыше как благословение. Это был добрый знак, прочитали они в своих душах…

Орелия знала, что перед ней — один из самых больших усадебных дворцов в Англии, но, увидев сейчас это грандиозное сооружение, она даже слегка испугалась, таким был Райд Холл огромным и так подавлял своим гордым видом. Она взглянула на маркиза. Тот тоже смотрел на нее.

— И ты всегда будешь здесь, — в унисон друг другу тихо проговорил каждый. И это прозвучало как клятва в верности, данная обоими одновременно…

— Но я бы удовлетворилась и простым сельским домом, где можно было бы работать для тебя, готовить тебе еду, ухаживать за тобой… — после секундного удивленного замешательства, что так складно у них получилось, сказала Орелия.

— Но раз так сложился пасьянс, что у меня есть этот дворец и в нем слуги, ты уж прими меня, каков я есть!.. — Он улыбнулся. Это была, конечно же, шутка, она поняла это, но в его голосе прозвучала и глубокая нежность, говорившая: он не знал другой женщины, которая удовольствовалась бы и самым скромным жилищем.

— Да, и с радостью! — И Орелия протянула ему руку, веселым взглядом ответив на его слова — высказанные и невысказанные.

Он опять поцеловал ее пальцы. Пришпорив лошадей — снова одновременно, охваченные общим желанием поскорее добраться до ожидающего их пристанища, они пустились вскачь.

Комната, куда по приезде проводили Орелию, была необычайно удобна и приятно обставлена. Она знала ее название: то была спальня новобрачной, и, войдя, Орелия сразу же ощутила ее ауру — ауру счастья.

От горячей ванны исходил аромат розовых лепестков, наполняя пространство всего помещения. Две горничные помогли Орелии снять дорожный костюм, и, пока она терялась в догадках, что же наденет потом, экономка достала из гардероба платье.

— Это его сиятельство побеспокоился, прислал из Лондона, вместе со всей вашей одеждой, — объяснила ей экономка.

Платье было редкостно восхитительное. Орелия никогда еще не видела наряда прекраснее: сшитое из белой газовой ткани и вышитое крошечными алмазными звездочками, оно словно парило в прозрачном воздухе, невесомое, как лунный луч на водной поверхности… Надев его после ванны, она замерла от восторга. Облик невесты довершила тиара, украшенная бриллиантами, и такое же ожерелье — новые, как сразу определила Орелия по упаковке их в обтянутые атласом коробочки, не из фамильной сокровищницы… Как это хорошо! Она будет первая, кто их наденет! Душа Орелии ликовала — не от самого вида и ценности украшений, а оттого, что ее любимый предусмотрел все эти, столь важные для нее мелочи! И правда, она и маркиз — половинки друг друга…

— Вы очень красивая невеста, мэм, — любуясь ею, воскликнула экономка, а горничные смотрели на Орелию во все глаза, словно перед ними вдруг ниоткуда предстала сказочная принцесса.

Теперь надо было спуститься вниз. Кружевная фата-паутинка окутывала Орелию бережным облаком. Она сошла вниз, и маркиз замер при виде нее. Молча он преподнес ей букет — не лилии и не экзотические орхидеи, но букет полураспустившихся маленьких белых розочек, очень трогательный и нежный. И снова он молча поцеловал ее пальцы, а затем, продев ее руку в сгиб своего локтя, повел по длинным извилистым коридорам, и наконец они вошли в домовую церковь дворца.

Тихо играл орган. Это был Иоганн Себастьян Бах. Токката и фуга ре-минор, определила Орелия, прежде уже слышавшая эту музыку в церкви, куда в один из приездов в Лондон водил ее дядя Артур. Сейчас она его вспомнила — и вспомнила свою любимую Сару. И Кэролайн — самых близких людей, в самый счастливый из всех часов ее жизни…

Резные скамьи были пусты, и только у алтаря возвышалась одинокая фигура капеллана. Золотисто-красный вечерний свет сиял в разноцветных витражах вверху, делая ярче их краски, пахло розами и жимолостью, и когда брачный обряд начался, Орелии даже почудилось, что она слышит откуда-то пение ангелов…

Рука в руке, маркиз и Орелия тихо и торжественно повторили за капелланом слова священных обетов. А после тем же путем пошли обратно, и маркиз ввел Орелию в маленькую нарядно убранную для них гостиную, глядящую окнами в сад, где тоже цвели для них розы. Лакей закрыл дверь, и, прежде чем обнять свою молодую жену, маркиз посмотрел на нее долгим взглядом.

— Моя жена, моя любовь, моя жизнь! — И голос его дрогнул. Горячая волна внутри, нахлынув, не дала ему говорить.

Как долго они пробыли здесь, впоследствии Орелия не могла бы сказать. Она чувствовала только, какое это трепетное блаженство, волшебство, всепоглощающая, всеобъемлющая, не изведанная до сей поры радость — быть рядом с любимым! А после они перешли в другую комнату, где на овальном столике их ждали белоснежные цветы в низкой вазе и был сервирован свадебный ужин.

— А знаешь, мы едим вместе уже не впервые… — улыбнулся маркиз.

Они не замечали, что ели, а когда слуги ушли, они еще долго вели беседу. Казалось, им так много надо поведать друг другу, столь о многом еще рассказать и узнать: ему — о ней, ей — о нем, что только бой каминных часов напомнил о времени.