Кстати взять, здесь же на Логиновском пару раз с парашютом прыгнул — не понравилось.

Как-то — занимался еще интенсивно — прикатили с Мариной на Шарташ, на шестерке (брат спроворил Егору выгодную машинешку). Парень с размаху хлопал о протянутые ладони встречных летунов. Было особенно в настроение, на предложение угоститься Егор с ехидцей кинул глаз на Марину, которая постно стояла за плечом, и окунул протянутую пайку. Крякнув, спошлил:

— Как ловко я первый накатил. Ты, Маринка, за рулем.

И верно, погодка удалась. Облака в перманенте, пустой ледок и полинялое небо в нем крепко добавляли простора. Слонялся сдержанный ветерок. «Вест состоялся зюйдовым», — верещал Мамоня, тыча вверх обслюнявленный палец. Егор смеялся, указывая в пояснение Марине на реющий порциями, редко и уныло хлопающий полосатый флюгер-сачок. Громко и с подъемом препирались, настраивая аппарат. Напарник спроворил фешенебельный комбинезон и поминутно вжикал молниями — был прост и надежен. Подсуетился Дима Вежин, сначала спросил автол, затем гаечный ключ, еще один парень пылил анекдотами, маячил перед Мариной — не докучали. Девушка ожила, бездельно сутулилась и попрыгивала на всякий случай. Кончилось добавкой.

Марину покатать порывался Егор, но Мамоня не пустил: «Ты совсем что ли? Комбинашку проверить кто должен?» Марину долго одевали, нахлобучили под космонавта — хохотали. Егор, не дождавшись акции, наметился в комок за бутылкой, однако купил две. Расчленили быстро и Дима Вежин, он обитал в соседствующем поселке Изоплит, наладился зазывать в гости — Егора уважали как стоматолога, певца и, наверное, знакомого Марины (ведали о ее родстве).

Девица спустилась счастливая и замерзшая, Мамоня клял комбинезон, им пришлось выпить и в гости получалось само собой. Машину заперли на базе и, хохоча и разъезжаясь ногами, брели по рыхлым колеям от большегрузов. Набившийся в короткие сапоги снег не обижал и Егор не жалел о происходящем.

Дима существовал в просторной деревянной избе, унылой изнутри. Серая, категорически крестьянская матушка в шали с катышками, солидарный папаша, мигающий крепко и редко, гиблый антураж и запах не цивилизации. Родовито постная сестра с мужем, на удивление годящим гражданином юркого зрака и каленого голоса. Собственно, и Дима не укладывался. Порадовало отхожее место во дворе с картинками агрессивно эротического свойства — свежего теса. Именно зять руководил мероприятием, впрочем, виновником получилась жена именинница.

— Между первой и второй… третья, (площадная добавка )! — гремел Петя, с удовольствием наливая. — А я вам скажу, время любезное. Вот так за кадык его берешь (показывал, сжимая левый кулак, катался мускул) и… туш и те свет.

Нес такую ахинею, что Егор хохотал самозабвенно. У Марины на Петю после четвертой глаз перестал косить.

К ночи народу набилось вдоволь. Стоял дым и несусветный шум — безнадежно тонул храп упавшего на недалекий диван папаши. Егор кому-то что-то доказывал. Высунулся часом на крыльцо, пазил, морозец отлично не брал, гвозди звезд плавали между отрепьями облаков. Услышал за торцевыми выступами бревен каленый безошибочный шепоток. И ответило женское:

— Какие вы смелые — фу ты, ну ты… — Егора осветил даже немного веселый резон: «А что ты хотел…»

Смылся в избу, сердце медленно прохаживалось. «Завтра вдарит, заскребет», — удобно предвкушал Егор, ворочаясь в теплом отсутствии чувств. «Может, не она?» — шарил глазами. Марина и Петя отсутствовали. Погодя впорхнула яркощекая, юркая. И Петя почти следом, валил пар и здоровье.

Марина присоседилась, что-то говорила. Егор не слышал и вяло ковырял: «Зря убрался, надо было зафиксировать. Предъявишь потом, будет лгать. И не докажешь. Опять остался дураком, вот что замучает». И знал, что предъявит, это было самым несносным.

Точно, утром сходу прижало. В другой бы раз Егор выпил и отдалил, но сегодня как? — руль. Сидели за столом, Дима плачуще морщил переносье:

— Егор, это же не по-человечески. Батя водовки раздобыл. Ну братан…

Вошел сытый, довольный собой Петя, разорялся:

— Не, ну Хохол до чего тупорылый — верни ему пилу! Цепь, кричу, полетела, в понедельник новую поставлю. Хоха: мне дрова привезли, пилить надо, (площадная добавка ). И чо щас — обосраться не жить?

Жена хихикала подобострастно. Стало непереносимо дурно — бежать.

Ночью ударил снег и авто через пятнадцать метров село. На базе никого не было, выковыривал больше часа — ухомазгался от и до. Гаишник, — углядел блеск глаз и сунул трубку. Выяснилось, что товарищ не особенно трезв. Егор отдал все свои деньги, клянчил у Марины. Та сжимала губы, зло щурила веки: «Перебьется». Нутро Егора клокотало ненавистью, добрался до крика, однако о вчерашнем на последней нерве смолчал. Прощались молча, не глядя. Ночью схватил зубами наволочку и рванул. Постановил Марины лишиться, но через день на ее пару слов по телефону знойно и долго талдычил.

* * *

Здесь и выпал тот день рождения Натальи, и ход событий образовался связан с Дашей.

Сказать, что к ней возникло сразу крепкое чувство, будет насильственно. С порядочной долей вероятия, позаботились и раны прошлых дней, и, вообще, охранительная структура психики, которую соорудила привычка тщательно болеть при неудачах разного рода. Повеселилась и свойственная телу аналитическая скрупулезность, в частности, Егор, не имея ничего против собственной мечтательности, чуял, что ему неизбежно воздаст таковая претворением в какую-либо реальность. Так, по всей видимости, и получилось, все вместе сложило общий порядок дальнейшего существования.

Между прочим, расставаясь в прошлый раз с Дашей, Егор не назначил свидание, хоть адрес комнаты в общежитии выведал. Он оставил номер собственного телефона, как бы отдавая инициативу, прекрасно чувствуя, что первой Даша звонить не будет. Хотел выстоять собственную независимость? — слишком же очевидно было, что следующая встреча будет означать бесповоротное увеличение отношений. Коротко сказать, после нескольких дней ожидания от себя решительности, и не дождавшись, поперся в общежитие, ибо это было худшим вариантом: и маята с проникновением внутрь помещения, и неизвестно, будет ли Даша дома и как отреагирует находясь. Все произошло в лучшем виде: девица располагалась на месте, особенно не удивилась (мелькнуло в Егоре нечто колкое) и отнеслась как к доверительному знакомому. В комнате, опрятной и прибранной, существовала, помимо, Лида, которая ускользнула деликатно.

— Миленько, — бурчал, озираясь, посаженый за стол Егор.

— Чаю?

— Это как-то нарочито будет. Как в кабинете. Может, в кино пойдем — там потемней. А?

— Переоденусь.

Нынче не целовались. Впрочем, прощались у входа в общежитие: народ шастал.

— Ты мне позвони, — было сказано Егором.

— Хорошо.

— Позвонишь, правда?

— Конечно.

Пауза.

— Когда?