Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне кажется, многие заводят детей ради самих себя. Типа когда все серо и скучно, едешь в город и покупаешь себе новую помаду, чтобы настроение улучшилось.
– Ты сравниваешь рождение детей с покупкой помады?
– Да, я знаю, сравнение хромает, но ты понимаешь, что я имею в виду. Народ заводит детей, чтобы улучшить себе настроение, укрепить уверенность в себе, развеять скуку – в общем, по всяким таким причинам.
– Или потому, что это главное событие в жизни человека, самая прекрасная форма любви. Смысл жизни.
– Боже мой, Винни-Пух. Смысл жизни? Что за…
Он с улыбкой качает головой и снова утыкается в свои папки.
– А у вас будут еще?.. – спрашиваю я.
– Еще – что?
Винни-Пух делает вид, что занят чтением.
– Еще дети. Вы с твоей девушкой… или женой… вы собираетесь заводить еще детей?
– Думаю, да. Думаю, для ребенка хорошо иметь братика или сестричку.
Он по-прежнему не смотрит на меня.
– Мои родители тоже так считали. Несколько лет подряд они трахались, как кролики, чтобы сделать еще ребенка. Не получилось. Не знаю – может быть, Бог был не вполне доволен тем, как они обращались с тем ребенком, который у них уже есть. Иногда мне кажется, что половина моего детства вертелась вокруг этого самого братика или сестрички, которые так и не состоялись.
Винни-Пух поднимает голову над папкой:
– Это, конечно, трагедия.
– Больше всего на свете мне хотелось, чтобы мы просто жили дальше. Ведь у нас уже была семья.
– Понимаю.
– Не поступай так со своей девочкой, малышкой Ловисой, – прошу я. – Обещай мне.
– Обещаю.
Винни-Пух объясняет мне, что эссе – это прозаический текст на какую-то конкретную тему, написанный в свободной манере.
– Ты можешь изложить собственные мысли по поводу этих двух романов девятнадцатого века: «Терез Ракен» и «Преступление и наказание». Тема эссе – убийство. Какие причины толкают человека к тому, что он становится убийцей? И все ли убийства одинаково отвратительны?
Я смотрю в пустой блокнот. Наверху на первой странице я пишу большими буквами: «ЭССЕ». Некрасивое слово. Звучит как какой-то предмет, который старики носят в нагрудном кармане. «У тебя с собой твое эссе, Карл-Густав?»
Для видимости я перелистываю страницы, но на самом деле мне никак не удается сосредоточиться на чтении.
– Удачи, – произносит Винни-Пух, прежде чем уйти.
Я улыбаюсь и киваю, но тут же откладываю книгу.
Вместо этого я размышляю над идеей Микаэля Блумберга возложить вину на Линду. Альтернативный подозреваемый, как он сказал. Он обсуждал это с мамой. Уверена, что он это сделал. А мама, само собой, переговорила с Аминой.
Я размышляю, как это работает в Швеции. Если существуют двое альтернативных подозреваемых, необходимо доказать – чтобы это не вызывало никаких сомнений, – кто из них что сделал, либо же доказать, что оба могут быть виновны, поэтому ни одного из них нельзя осудить. Мне всегда казалось, что это бред, что с этим надо что-то делать.
Сердце сжимается, когда я думаю об Амине. Как я по ней скучаю! Амина. Мама. Папа.
Вспоминаю то время, когда я была маленькой и папа был лучше всех на свете. Может ли это чувство вернуться? Возможно ли это вообще? Или все безнадежно испорчено?
Может быть, лучше будет, если я расскажу все полиции, чтобы это дерьмо закончилось.
Тут я озираюсь по сторонам. Запах, стены, тоска. Время, застывшее неподвижно, ночи, которые убивают меня. Я не вынесу, я больше не могу! Я бьюсь головой о подушку и кричу. Я должна выйти отсюда!
– Кошмар! – воскликнула Амина, когда я рассказала ей о случившемся. – А что, если она права? Почему ты так уверена, что именно Линда психопатка, а не Крис?
– Да брось! Если кто-то и разбирается в психопатах, так это я!
Мы вели свои велосипеды через Городской парк, где большая компания возрастных женщин в легинсах и разноцветных кроссовках стояли на газоне в йоговской позе «писающая собака».
– Она показалась тебе сумасшедшей?
Амина смотрела на меня, и я не знала, что ответить.
– Разве нормальный человек стал бы разыскивать девушку, с которой встречается ее бывший парень?
– Не знаю, – ответила Амина. – Но ведь она сказала, что хотела тебя предупредить. Если у тебя нет к нему никаких чувств, может быть, стоит подумать…
Я бросила на нее раздраженный взгляд:
– Я знаю Криса.
– Ты знаешь его типа три недели!
– Достаточно, чтобы понять: он не психопат!
Естественно, мне было ужасно любопытно, что лежит в том ящике, о котором говорила Линда. Как бы то ни было, я решила ничего не рассказывать Амине. Чтобы не лить воду на ее мельницу.
– Ты собираешься сообщить об этом Крису? – спросила она. – О том, что Линда приходила в «H & M»?
– Даже не знаю.
Конечно, мне следовало ему рассказать. Но с другой стороны, незнание – сила.
– Обещай мне, что будешь осторожна, – сказала мне Амина, когда мы прощались у «Арены». – Ты ведь носишь с собой баллончик?
Я нащупала его в сумочке и кивнула.
Сев на велосипед, я поехала домой к Крису, приняла душ и переоделась. Он томно поцеловал меня, и от запаха его шеи у меня подкосились колени.
– Ты совершенно свела меня с ума, – проговорил он. – А я-то не собирался ни во что ввязываться.
Меня интересовало, что он подразумевал под словом «ввязываться», но я решила не спрашивать.
Мы пили вино и играли в «Тривиал персьют». Крис присвистнул, когда я правильно ответила, кто из режиссеров был женат на Шэрон Тейт, одной из жертв Чарльза Мэнсона. Я наслаждалась его восторгами, однако предпочла не распространяться о том, что психопаты меня всегда интересовали.
В конце концов я дала Крису победить.
Нет, на самом деле он выиграл совершенно справедливо. Смог назвать кучу королей и дат из периода до Рождества Христова. Лично я никогда не любила историю. Я предпочитаю будущее.
– Что-то я устал, – проговорил он, выливая из бутылки остатки вина.
Мы одновременно поднялись, и он положил руку мне на бедро. Взгляд стал суровым и колючим. Решительным движением он повел меня в спальню.
– Что-то не так? – шепнул он мне в ухо.
Я покачала головой.
Едва мы заснули, как нас разбудил телефон Криса. Он перекатился на свою половину кровати и отвернулся, пока разговаривал. Какая-то деловая встреча, переговоры и тендер.