глубокий порез на коре. Затем – ещё один, за ним – следующий. Линии образовывали сложные фигуры, фигуры собирались в слова, что никто из смертного племени не сможет прочесть, ведь обращался То Кан к Загоризонтью.

Дуб не чувствовал боли, не обронил ни единого листка. Вместе с Гадким Клювом, сидящим на мощной ветви, наблюдало древо за движениями То Кана. Старик дёргался, как кукла, едва удерживая орудие в будто не своих руках.

– Я помню ваши слова, о мудрый властелин, – бормотал То Кан, отдавшись воле неведомой ему силы. – Вы выбрали меня как единственного достойного. Это большая честь. Большая честь для меня и всего моего рода.

Властелин молчал, а Гадкий Клюв едва сдерживал смех. Бредни сумасшедшего казались ему не просто забавными, а завораживающе уморительными.

– Будет великий владыка говорить с тобой, да-да-да! – ворон каркнул. – Глупый, глупый То Кан!

– Тише, Гадкий Клюв, – вежливо попросила Лапа. – Не отвлекай мастера от работы.

– Это шедевр! – воскликнул То Кан, вглядываясь в письмена на коре. – Лишь великий ум способен на такое! Вы превосходны в своём уме, стоите выше каждого, мой владыка!

Владыка молчал.

То Кан прорезал последнюю линию на дубе. Из тёмного угла своего убежища знахарь выволок мешок, полный фрагментов господина, развязал на нём ленту и начал раскладывать куски подле дубовых корней. Белое Ухо вздрогнул пуще обычного: столь громко содрогались древние кости и плоть. Кошачья царица почуяла возросший в кролике ужас.

– Потерпи, маленький, – сказала она тихо, – сейчас всё закончится.

– …И начнётся сначала! – дополнил Хвост, наблюдая за последними приготовлениями. – Великая эпоха.

Едва касаясь корней, останки могущественного властелина, автора этого острова и всех его обитателей, лежали единой кучкой. Впервые за сотни лет они сблизились, и казалось, что сами собой сойдутся во владыку. Лапа уже чувствовала его присутствие: как он скребётся с той стороны, где обитают мёртвые боги, как благодарно смотрит повелитель на свою преданную свиту.

– Уже скоро, господин, – вырвалось из неё тихо.

Дерево приняло осколки бога. Корнями дуб впился в иссушенные куски плоти, как в плодородную почву, стал единым с забальзамированными реликтами народа двуногого. Дуб жадно впитывал потустороннюю, чужую сущность, в своей древесной глупости ожидая, что эти силы будут подвластны ему.

«Наивные и слепые», – подумал дуб и засмеялся. Но не он один был предельно рад: То Кан смотрел на древо и улыбался поредевшими зубами.

– Я знаю, чего ты хотел, – шепнул старик дубу, будто живому. – Главный глупец здесь – это ты.

Гадкие твари во главе с безумным знахарем обманули хозяина леса. Что-то вздрогнуло в самой его сердцевине, поглощая волокна, переделывая нутро под пугающие нужды. Дуб хотел оторваться от осколков, отбросить их в сторону, как горящий уголёк, но было слишком поздно. Мёртвый бог возвращался, и путь его лежал сквозь древо.

– Это происходит, – скрипел крыс, вцепившись в собственный хвост.

– Это происходит, – протянула пума, свесив лапы с ветки.

– Это происходит, – пискнул кролик, навострив длинные уши.

– Это происходит, – прошипел змей, прячась меж камней.

– Это происходит, – гаркнул ворон, скоро покидая ветвь меняющегося дуба.

– Господин возвращается! – воскликнул седовласый То Кан.

И только олень молча встречал владыку.

Дуб более не походил на себя. Кора его посерела, сгладилась, как натянутое сукно. Ветви теряли трясущуюся в ужасе листву, обращаясь костяными крючьями. Тончайшими иглами они вошли в ствол скорчившегося дуба. Он чувствовал не только бога, но и нечто иное. Человеческое, знакомящее его братьев с остриём топора, и рвалось оно наружу вместе с повелителем диких зверей и безрассудных двуногих.

Серая кожа мёртвого дуба становилась тоньше, и сквозь неё виднелась форма без прямых линий, скрюченная и размытая. Оно издало страшный вопль, что вовсе не походил на зов. То был крик не менее властный, но совершенно иной. «Это не он!» – возопил проснувшийся рассудок То Кана.

– А кто же?.. – вслух вопросил полоумный сам у себя.

Но не нашёл ответа. Тогда То Кан понял. Луч здравомыслия пробился сквозь безумия тучи. Кратко озарённый, знахарь поспешил обнажить кинжал, коим некогда пускал кровь больных и провинившихся. Он медленно стал сближаться с одержимым древом, в серой массе которого смог разглядеть нечто пульсирующее, пускающее длинные нити по мутному подобию тела. Кто бы ни оказался внутри древа, он ещё был уязвим.

– Нужно начать сначала! – воскликнул он, занося лезвие возле молодого сердца.

Знахаря прервал мощный поток ветра. От полного животной ярости рыка старика пробрало до костей. Лапа всем телом накинулась на То Кана, сбив того с ног. Кинжал воткнулся в землю, подрагивая и продолжая чертить слова из Междумирья.

– Что ты делаешь, кошачья царица?! – воскликнул Зубы.

– Спасаю владыку от предателя, – она примеряла клыки к тощей шее знахаря, – я убью его.

– Подождите, п-п-подождите! – Белое Ухо крошечными глазками наблюдал за рождением повелителя. – Пусть он решит, что с ним д-д-делать!

Лапа и Зубы подняли взгляд. Человеческие пальцы касались древа изнутри. Черты лица нельзя было разглядеть: всё, что осталось от дуба внутренностей, обратилось в мутную жидкость, удерживаемую в прозрачном сером коконе. Фигура владыки наполнилась линиями, расправила плечи, открыла глаза. Взор господина был надменным и несколько гневным: он смотрел на свою свиту, но не видел их. Чуть погодя снова раздался крик – близкий уже двуногому, смертному. Фигура впилась ногтями в серую плоть, разорвала её и с волной переваренных древесных волокон выплеснулась на землю. Останки дуба осели, представляя теперь из себя лишь сухую корку, что сбрасывает змея, обновившись.

Свита собралась вокруг новорождённого, но никто не смел коснуться его. Владыка походил на двуногого, был тощ, но крепок. Кожа цвета свежепущенной крови, густые чёрные волосы прикрывали лицо и чуть вились. Зубы осмелился дотронуться до них. Он больше остальных желал увидеть лик господина.

– Не трогай его! – выкрик То Кана был полон отчаяния. – Убейте самозванца, пока не поздно!

Крысиная лапка, резко отпустившая одинокий локон, застыла. Господин, почуяв присутствие Зубов, приподнял голову.

Лик владыки прекрасен. Звери не могли знать человеческой красоты, но в каждой черте повелителя сразу признали вершину благолепия. Он поморгал большими светлыми глазами, что напоминали родные луны, привыкая к закату трёх солнц: наполовину забытых, наполовину чужих. Затем втянул ноздрями воздух и выдохнул раскрывшимся ртом. Пальцами он прошёлся по влажной земле, и та охотно забилась ему под ногти. Владыка сел на колени, приложив ладонь к уху, и стал слушать лес. Тот приветствовал явившегося господина множеством звуков, пока окружившая свита не решалась даже пискнуть.

– Почему вы не дышите? – спросил господин алый, смотря будто мимо своих слуг.

– Мы… Мы не хотели… – Зубы вздрогнул под взглядом владыки.

– Почему ты дрожишь? – владыка