— Стоп, — говорит Оливия. Да, так просто: «стоп».

Майлз замирает.

Леди Крэйгмур подходит к нам, берет меня за руку и поднимает на ноги. Я бы предпочел лежать, если честно. Но что поделать, покачиваясь, точно пьяный, встаю — невежливо отталкивать протянутую руку хозяйки дома. И еще почему-то я боюсь открыть глаза. Конченый трус, согласен.

— Прочь из моего дома, — говорит Оливия. — И больше никогда не показывайтесь в этих стенах.

Несколько секунд пропитанного ненавистью молчания, и я слышу шаги Майлза по паркету библиотеки, затем хлопок двери.

Открываю глаза — по крайней мере тот, что открывается. Оливия отпускает мою руку и направляется к Бет помочь ей подняться.

— Извините, — начинает оправдываться Бет. — Я все объясню.

— Ничего не желаю слышать.

И ни слова больше. Мы выходим вслед за Оливией из библиотеки, и она ведет нас на верхний этаж, в ванную.

Оливия мягко массирует Бет шею, просит открыть рот, заглядывает в горло и обнимает ее, видя, что та не в силах сдержать столь красноречивых слез, едва на улице взревел мотор и по гравию захрустели широкие резиновые шины — явно отъехал «мерс». Леди Крэйгмур продолжает держать бедняжку в объятиях, укачивая, как ребенка, даже когда та уже прекратила плакать. Потом она шепчет ей на ушко — очевидно, что-то личное и смешное, и Бет тихонько хихикает сквозь боль. А после они обращают внимание на меня: раздевают до трусов и, присвистывая, начинают шутить о моих ранениях, хотя когда дело доходит до размозженных кровавых пальцев, они резко умолкают. Оливия говорит, что надо поехать в больницу, я киваю, и неожиданно на меня наваливается безмерная усталость.

— Прости, я повел себя как трус. — Язык еле ворочается.

Бет присаживается рядом и хлопает по моей руке. Вернее сказать, лупит. И это после всего, что мне довелось пережить.

— Не говори ерунды, — упрекает она. — Ты спас мне жизнь. В очередной раз.

— Да?

Оливия прерывает наше объяснение.

— Ну что ж, я вас оставлю домываться и приводить себя в порядок. Только будьте добры, потом снова спуститесь к гостям. Да, и не вздумайте завалиться в постель! Уважительные причины не принимаются.

И уходит.

Мы сидим рядышком в компанейском молчании. Наконец я говорю:

— Знаешь, я сейчас тяжело соображаю, не сердись. Но когда я мысленно прокручиваю все назад и пытаюсь разобраться… Ты мне столько врала…

Она вздыхает.

— И себе врала. Всем врала. Правда, сомневаюсь, что тебе от этого легче.

— Хм… Вообще-то нет.

Немного поразмыслив, я говорю:

— Так, значит, ты надела перчатки из-за синяков. А синяки у тебя из-за Майлза.

— Из-за него, — подтверждает она. — Можно и так выразиться.

— Так, значит, ты слезла с иглы?

Бет кивает.

— Я была паинькой с тех пор, как ты появился. И все равно принимала незаслуженное наказание.

Я качаю головой.

— Зачем… Да, сейчас я припоминаю, что уже какое-то время не видел тебя в футболке или в чем-нибудь открытом. Всегда укутана снизу доверху. Из-за побоев?

Тихий смешок.

— Я бы наверняка после Корнуолла снова завалилась с тобой в постель, если бы не боялась, что ты все увидишь. Потому так долго воздерживалась. Наверное, это покажется тебе дикостью, но я хотела сберечь вашу с Майлзом дружбу.

— А сама поберечься не хотела?

— Ну, у меня ведь есть большой сильный рыцарь в сияющих доспехах, правда? — говорит Бет и крепко меня обнимает — даже больно стало.

— Да какой я рыцарь…

— Ну конечно, твои бойцовские навыки оставляют желать много лучшего. — Встает и наливает стакан холодной воды. Делает глоточек и протягивает мне.

— И, очевидно, в тот раз, когда ты вся побитая возникла у меня на пороге, — это тоже поработал Майлз?

— Разумеется.

— Я подозревал, что ты лжешь, когда с тобой беседовала инспектор. Только не мог понять зачем. — Отпиваю воды. — Неужели ты не боялась?..

— А зачем, по-твоему, я попросила тебя зайти, когда Майлз вернулся из Германии?

— Черт. Ведь я же тогда ушел. Он тебя снова побил?..

Она кивает.

— Как обычно.

— Убью эту скотину.

— Не говори ерунды — ты и мухи не обидишь. К тому же все в прошлом. Давай пойдем вниз.

Голова идет кругом, да еще и больная нога дергает. Однако я, спотыкаясь, все-таки бреду за своей избранницей.

Остальные гости при виде нас сначала решили, будто мы с Бет подрались и она с легкостью выиграла раунд. Но Оливия тихонько пустила слушок, а потом и Клайв догадался, что произошло, и очень скоро меня стали считать чуть ли не героем, хотя и законченным профаном в искусстве рукопашного боя. И вот я сижу в уголке, рядом пылает огонь в камине, надо мной стена, увешанная чудовищными клейморами и алебардами; на глазу повязка, а левая нога перевязана таким слоем бинтов, что по размеру напоминает младенца в пеленках.

— Мне он всегда не нравился, — сообщает Клайв. — Эти его поросячьи глазки.

Я качаю головой.

— А я сейчас вообще ничего не чувствую. Хотя нет. Скорее ощущаю жалость.

Бет сидит по другую руку и нежно баюкает бокал.

— Ты только представь, — говорит она, — представь, что бы он с тобой сделал, если бы знал все.

— Ты о…

Она кивает.

— Да, это он просто приревновал меня к Гектору, а на тебя набросился за то, что ты посмел вмешаться. Знай Майлз, что мы спали, он бы убил тебя.

Отпиваю виски, и из раненых губ капает на рубашку.

— В университете он был совсем не такой. Работа, стресс — думаю, тут любой бы с ума сошел.

Бет пожимает плечами.

— Люди меняются. Он кое-что узнал, когда я вернулась из Корнуолла, — говорит она. — Правда, не о тебе.

Смотрю ей в глаза:

— Расскажи.

Она вернулась из Корнуолла, Майлз купил тот самый пирог с ветчиной и говяжьими почками и нежно уложил ее в постель, потому что видел, как она устала.

А потом склонился к ней и прошептал на ушко:

— Почему ты не позвонила?

Бет замерла, застыла и ничего не могла с собой поделать, хоть и старалась расслабиться: если вдруг на нее посыплются удары — с напряженными мышцами больнее.

— Я была занята, — с запинкой произнесла она.

Такая неубедительная ложь. Бет сама понимала: вдруг взять и исчезнуть после побоев на прошлой неделе, ни разу не позвонив. Любому ясно, что она просто сбежала. Тогда Майлз наклонился к самому ее уху и нежно так, ласково сказал: