Как только все вышли из дверей клуба, а Борис нарочно старался держаться к Нюське и Кате поближе, девушки исчезли, как сквозь землю провалились, так он их найти и не сумел.

* * *

Утром следующего дня Алёшкин явился в контору Дальлеса. В первой большой комнате, ранее бывшей перевязочной амбулатории, сидело три человека. Один — седой, толстый, высокий старик — сидел за большим письменным столом у окна в углу комнаты, почти рядом с дверью в соседнюю комнату, он что-то сосредоточенно писал. Другой — лысый, худенький, тоже уже пожилой мужчина, одетый в пиджак неопределённого цвета — что-то считал на больших счётах. Его стол был завален грудой каких-то бумаг и ведомостей. Борис догадался, что это бухгалтер, очевидно, он же был и кассиром, так как за ним стоял большой несгораемый шкаф. Почти рядом с входной дверью, за столом, на котором была водружена старая машинка «Ундервуд» (Борис познакомился с этакой машинкой ещё когда его отец служил в военкомате и даже научился на ней немного печатать), сидел третий служащий конторы. Этот худенький, черноволосый, черноглазый, большеголовый человек, одетый в военную гимнастёрку со споротыми петлицами, тщательно затянутую широким кожаным, так называемым командирским ремнём, первым увидел входящего.

Он поднялся из-за своего стола, и Борис увидел на нём военные синие галифе и до ослепительного блеска начищенные хромовые сапоги. Как правильно определил Борис, этот человек действительно совсем недавно демобилизовался из армии и очевидно, ещё не очень освоился с гражданскими порядками, существовавшими в конторе.

Что особенно поражало в его внешности, вернее, в лице этого сотрудника, вообще-то отличавшемся приветливостью и доброжелательностью, так это зубы. Собственно, не они сами, a почти полное их отсутствие. Вместо них, когда он улыбнулся Боре, обнажились только чёрные обломки и корешки их. Это так поразило нашего героя потому, что у него-то в это время зубы были такими, что он не только мог разгрызть любой орех, но даже перекусывал и проволоку.

Встав, этот человек спросил:

— Вам, товарищ, что угодно?

Борис с некоторым волнением протянул пакет, врученный ему при отправлении из Владивостока Дроновым. Он знал, что там находится направление на работу и маленькая записочка, написанная Иваном Ивановичем перед тем, как он запечатал пакет. Что в ней было, он, конечно, не знал.

На пакете стоял адрес: Шкотовская районная контора Дальлеса. Заведующему С. И. Шепелеву. Внизу конверта был штамп Владивостокской конторы Дальлеса.

Взяв протянутый конверт и прочитав адрес, человечек, окинув взглядом Борю (а тот для такого торжественного случая надел свой почти неношеный костюм и кожаную тужурку, в руках держал модную мохнатую кепку), видимо, подумал, что это какой-нибудь представитель начальства, может быть, даже ревизор, постарался изобразить на своём лице ещё большую приветливость и ещё вежливее сказал:

— Подождите, пожалуйста, присядьте, я сейчас заведующему доложу, — после чего он быстро юркнул в комнату, которая раньше была кабинетом врача и теперь отделялась дверью, обитой клеёнкой.

Через минуту он выглянул и, обратившись к седому человеку, произнёс:

— Борис Владимирович, вас! — затем он вновь скрылся за дверью.

При этом возгласе старик, сидевший в углу, отложил свои бумаги и, грузно поднявшись из-за стола, так же грузно шагнул к двери, бросив при этом недовольный взгляд на Бориса и догадавшись, что его потревожили из-за этого паренька, он скрылся за дверью.

Прошло, наверно, минут 10, пока из двери вышел маленький человечек и, усмехнувшись, обернулся к Боре:

— Зайдите к Семёну Ивановичу!

Когда Борис закрывал за собой дверь в кабинет заведующего, он услышал, как человечек сказал бухгалтеру:

— Из Владивостока десятника прислали, точно этого добра здесь на месте набрать нельзя!

Зайдя в кабинет и обернувшись, Борис увидел, что за столом сидел высокий, худощавый, седой человек с пышной серебряно-белой шевелюрой, светло-голубыми глазами и бритым актёрским лицом. Рядом стоял старик, ранее виденный им в большой комнате.

Сидевший за столом заведующий шкотовской лесозаготовительной конторой Дальлеса Шепелев, критически осматривая подходившего к столу паренька, спросил:

— Простите, молодой человек, вы что, хороший знакомый Ивана Ивановича Дронова?

— Нет, — смущённо ответил Борис

— Странно, почему же он пишет, что хорошо вас знает и рекомендует вас на должность десятника? Вы давно уже десятником работаете?

— Нет, — повторил Боря и продолжал, — я ещё совсем десятником не работал, я только курсы десятников окончил… Вот моё свидетельство, — и он протянул Шепелеву документ.

— Смотрите-ка, Борис Владимирович! — воскликнул тот, — у нас с вами, пожалуй, таких свидетельств нет. Вот чудаки-то! Думают, что за два-три месяца могут из мальчишки десятника сделать. Это всё Александр Александрович Василевский на старости лет блажит. У нас люди в десятники, много лет проработав, выходят. А тут, пожалуйста — он и лесу-то настоящего ещё не видал, а два месяца проучился — и десятник! Прямо не знаю, что мне с вами, молодой человек, и делать. Десятником, во всяком случае, я вас послать не могу, это дело ответственное! — и Шепелев протянул Борису обратно его свидетельство.

Он помолчал немного, а затем произнёс:

— Ну ладно, вы пока погуляйте тут у нас в Шкотове немного, а я завтра во Владивосток поеду, вызывают по делам в контору Дальлеса. Там с Дроновым и с председателем правления треста поговорю. Зайдите дня через два, может, что-нибудь для вас и придумаем.

Алёшкин при таком «ласковом» приёме готов был сквозь землю провалиться. Все его мечты чуть ли не горы своротить и во всяком случае перевернуть чуть ли не всю работу конторы, основываясь на полученных им знаниях на курсах и радужных перспективах, нарисованных им преподавателями курсов, уверявших их, что в конторах много почти неграмотных людей, и что их появление поможет руководителям контор навести необходимый порядок, рассеялись как дым.

Домой он возвращался в далеко не весёлом настроении. Он, конечно, не мог знать, что Шепелев в прошлом — довольно крупный лесопромышленник, занимавшийся лесоразработками в Майхинской долине уже в течение многих лет, был человеком консервативным, привыкшим смотреть на десятников как на своих приказчиков, подбиравшихся им по тому, какую они могли оказать помощь ему, а совсем не Дальлесу. Несмотря на то, что сейчас он таким хозяйчиком не являлся, а числился советским служащим, на своих подчинённых он привык смотреть с прежней дореволюционной меркой.

После прихода советской власти на Дальний Восток одним из первых постановлений явилось запрещение самовольной эксплуатации лесных богатств края, объявленных достоянием республики. Как известно, национализация лесов в центральной России произошла уже в 1918 году. Здесь же, на Дальнем Востоке, где хозяйничали в течение пяти лет интервенты — японцы и американцы, необъятные просторы Уссурийской тайги,