– А ведь вы сами сразу начинаете ревновать нас к работе, правда? – ехидно спросил Горенов, улыбаясь всё шире.

– Нет… Я бы никогда… – Вика даже немного побледнела, но обрадовалась. Быть может, именно из-за этого он и расстался с женой? А она не станет… Ни словом… Ничем!..

– Правильно, – кивнул Горенов. – Нельзя ревновать к творческой работе. Это всё равно что считать изменой непорочное зачатие.

– Ты такой умный… – прощебетала девушка.

Георгию всё больше нравился производимый его словами эффект. Он решил «добить», воспользовавшись давней фразой, возникшей когда-то в разговорах с Борисом:

– Спасибо… Но запомни, гордиться нужно не прилагательными, а глаголами… Причём желательно – прошедшего времени, совершенного вида…

Как правило, ей легко было угадать мысли, посещавшие мужчин при её появлении. В них тоже были глаголы прошедшего времени, но чаще – сослагательного наклонения. Соответствующие им действия не вызывали гордости… Она же, в конце концов, не труба, не ёмкость. «В женщине должен быть скрытый объём», – задумчиво говорил один друг её матери, ставший впоследствии и Викиным любовником. Если так можно сказать, поскольку к любви это не имело никакого отношения. Корень «люб» был ни при чём. Однако задрапированная в этой фразе умеренная скабрёзность, пожалуй, ей нравилась. В конце концов, то была не его, а её идея.

Горенов же манил ещё и тем, что рассуждал о чём-то таком прекрасном и далёком от её восхитительного тела, что казалось, будто он сейчас с ней не только ради секса. Неужели? Пусть это заблуждение. Сколько таких ошибок она допустила. Он точно не станет самой страшной. Девушку в данный момент занимал лишь один вопрос: она его уже любит или ещё пока нет? Всё происходило так необычно… Может, это и есть подлинная любовь? Или, напротив, здесь нет никаких чувств, но только желание показать маме, чего она стоит? Самой ей никак не разобраться… А какая, чёрт побери, разница?

Дома у Георгия разобраться, наконец, удалось. После секса она таяла на нём, словно мороженое. Похоже на литературный штамп, но был нюанс. Девушка ощущала себя совершенно конкретным, тем самым пломбиром, который Вике купил отец, когда вернулся к ним ненадолго. Ей шесть лет. Солнечный июнь. Она помнила, как сидела на кухне с вафельным сосудом в руках и не могла осмелиться его ни лизнуть, ни откусить. Девочка была готова хранить это драгоценное лакомство всю жизнь, словно реликвию, но сладкая жижа неумолимо текла по рукам, по столу, вот-вот она капнет на паркет. Из комнаты доносились громкие и не очень отрадные слова, но Вику это не волновало. Внезапно она казалась себе счастливым ребёнком. Как мамонтёнок из мультика. Пусть дальше не было ничего хорошего, этот стаканчик она запомнила на всю жизнь и не надеялась, что он когда-нибудь случится вновь. Но сейчас девушка текла по лежащему под ней мужчине, прилипала к нему, пропитывала его своим сахаром так, чтобы не отмыть, чтобы навсегда. Об этом кричала мама, в слезах вытирая паркет. Неужели он захочет отмывать? Теперь Вика более не сомневалась: ничего подобного она прежде не испытывала ни к кому. Тот факт, что точно такая же мысль посещала её в прошлом неоднократно, упорно отказывался всплывать в памяти.

Горенов был весьма доволен собой. Девушка казалась ему очень красивой. Такой изящной, прекрасной партнёрши у него не было давно. Тонкие черты лица, маленькие ушки, большие глазки, вздёрнутый, аккуратный носик… Сам Георгий хорошо выглядел не всегда. Закончив свой «морской» период жизни и переехав в Петербург, он себя изрядно запустил. Со щёк исчез естественный румянец, Горенов обрюзг и начал смотреться не так вызывающе свежо в литературной среде. Всё переменилось в один вечер, когда маленькая Леночка – ей было года три – прибежала к нему и, глядя своими влажными глазами, спросила: «Папа, а ты никогда не умрёшь?» С тех пор Георгий начал прилагать немалые усилия, для того, чтобы в его «нет» просочилось как можно меньше лжи. Исключить её совсем на его месте не смог бы никто, даже Фауст.

Прекрасное в своей безыскусности поведение Вики в постели его чуть ли не растрогало. Горенова возбуждала сексуальная наивность и простота. Декадентские изыски и ухищрения, типа удавок на шее, плёток, доминирования, прищепок и шипов будоражили существенно меньше. Как правило, всё это было нужно людям, у которых слишком многое осталось позади, а впереди ждало лишь механическое повторение, навевающее излишне нежные воспоминания. Георгий помнил, как жена однажды, когда они собирались заняться любовью, в рамках то ли пришедшей ей в голову, то ли вычитанной где-то «игры» ткнула его шилом в плечо. Ошалев от боли и неожиданности, он выписал ей такой удар справа, что Надежда кубарем скатилась с кровати и ударилась головой об тумбу. Сломанный зуб пришлось долго лечить, а стоматология и протезирование – очень накладно, между прочим. Но это всё – потом. Последовавший секс в крови был фантастическим. Более до развода между Гореновыми ничего подобного не происходило. А как они вместе смеялись тогда, сидя на полу после синхронного оргазма. Надо же такое придумать, шило в спальню принести… Но в данный момент с Викой из всех эротических игр Георгий выбрал одну, самую главную: Адам встречает Еву, и от того, как он её трахнет, зависит решительно всё!

Нужно сказать, что богатой разнообразием половой жизни у девушки за плечами действительно не было. Первый её любовник – юный похотливый дегенерат, который совершенно не мог терпеть – на робкий Викин вопрос: «А что мне делать?» – задыхаясь, ответил: «Ничего, просто лежи» – и сразу ввёл свой член. Она это запомнила. Она вообще хорошо запомнила тот день.

Горенов знал, что барышни с её внешностью часто убеждены, будто в постели им не нужно утруждаться, достаточно лишь присутствовать. Фундаментальный, раздиравший Гамлета на куски дуализм «быть или не быть» разрешался ими с лёгкостью: вроде лежит на кровати, а вроде и нет её. Впрочем, большинство мужчин это полностью устраивало, и Георгия в том числе.

Тем не менее от многих обладательниц примечательной внешности, исповедующих похожие взгляды, Вику отличали покорность и выраженное согласие, с которыми она это делала. Её фантастическое умение отдаваться так, что каждая пядь тела будто шептала: «Я твоя». Это завораживало, потому ни один любовник до сих пор не смог её забыть. Сама же она сейчас не помнила никого, кроме Горенова, по которому стекала дочерним пломбиром.

Они лежали с открытыми глазами и внимательно слушали молчание друг друга. Никто не решался заговорить первым. Но