И в девятый класс мы пошли в разные учебные заведения. Я — туда же, а он — в элитную физико-математическую тридцатку. Но периодически встречались — книжками обменяться, потому что жили на одной улице и могли помахать друг другу с балконов. И опять-таки без романтического налета.

Когда мы окончили школу, Слава подрос. Не до двух метров, конечно, но приобрел нормальный мужской среднестатистический рост в 176 см. И тут за ним стала ухаживать девушка. Девушку я знала тоже с младых ногтей — в драмкружке, в который меня так и не взяли, она как раз была. И с детства, надо заметить, девушка эта мне не нравилась. Будь это какая другая нимфа, все было бы нормально, но это была очень настойчивая нимфа. Например, зайдет Хованов ко мне с новой распечаткой Лейкина или новой подборкой Бродского, которые нас тогда так увлекали, только начнем обсуждать — в дверь звонок. Нимфа пришла. Села в комнате, нет бы помолчать, раз не приглашали, а она разговоры разговаривает, потому что не дура. А поскольку я ее не люблю — мне некомфортно. Или — встречаемся на улице. Слава мне: «Галка, я к тебе зайду?» Я: «Конечно». Он: «Только я не один зайду». А я тут оказываюсь, естественно, очень сильно занята. Поэтому и со Славой мы встречаться перестали.

Потом мы не виделись много лет. Я за это время успела изменить фигуру, отрастить волосы, сходить замуж за Богданова, который «негр» по Сонькиному разумению, и даже развестись. И тут у кого-то из одноклассников возникла мысль собраться на десятилетие окончания школы. Тем более Наташка Козлова работала барменом в кафе, так что было где.

Эти люди быстренько сложили на меня обязанность найти-таки одноклассников и организовать их сбор. Я, как девушка ответственная и на тот момент не отягощенная ни семьей, ни детьми, согласилась.

Надо заметить, Славу я искала дольше всех. Я стопийсят раз поговорила с его, как я думала, женой, а его все время дома не застать. Кто же знал, что они к тому моменту уже давно существовали как соседи? Но, наконец, нашла. И договорилась, что он будет.

И вот — настал день встречи. Все встречались с одноклассниками через много лет? Конечно, я себя приукрасила. Чего говорить — волосья завила на бигуди, лицо нарисовала вне графика, поскольку был не день рожденья и не Новый год. И платье надела красоты неописуемой. Для девочек расскажу — на тот момент из своих школьных девяноста килограммов я преобразовалась в пятьдесят четыре. И не просто пятьдесят четыре, а украшенных четырьмя годами шейпинга. Платье на мне было из черного бархата с задорной юбкой-годе от бедра. И длина этой юбки была сантиметров двадцать. И туфли черные тоже бархатные на каблуке 12 см. Напоминаю — длинные кудрявые волосы и нарисованное лицо. В общем — отпад.

Хованов тоже поразил мое воображение. Ну то, что он подрос, — это я знала. А вот его роскошные, густые вороные волосы были почти такой длины, как у меня. Собранные сзади в хвост, они напоминали о степях, узкоглазых конниках и вообще. И еще — Слава умеет танцевать. Правда-правда, и даже может вести партнершу в танце.

И вот — он поражен моей юбкой из шарфика и длинными волосами, я поражена его умением танцевать. Один из наших одноклассников, с которым мы учились в 9—10 классах и который Славу знал плохо, отбив меня на один танец, настойчиво спрашивал: «Галка, может, ему морду набить, чтобы уже отстал?» Я стррррашно кокетничала, но морду попросила не бить.

Слава убежал на такой же вечер встречи в тридцатку, как Золушка покинув нас до конца мероприятия. Меня домой отвез на машине совсем другой товарищ.

А на следующий день Хованов позвонил и попросился в гости. И приехал. А потом еще приехал. И остался. И первое, что он сделал, — это попросил постричь его налысо.

А что я? Я сказала: «Любой каприз за ваши деньги!» — и сделала это с удовольствием. Так как в доме не было машинки, и даже не было порядочных ножниц, я подстригла его маникюрными, а потом побрила его многострадальную голову безопасной бритвой.

Зрелище получилось еще то. По силе сопоставимое с той страшной историей, когда муж покрасил одной моей подруге волосы в радикальный черный цвет. Некоторое время с ней даже было малоприлично показываться на людях в солнечный день, поскольку над ее многоумной головой образовывалось нечто вроде нимба. Вот признайтесь, странно идти по улице рядом со святой.

С Ховановым все было совершенно иначе. То есть святости было незаметно, зато на морде лица явно проступили татарские корни. Скулы как-то заострились, череп весело синел, да еще и бородку он отрастил. А бородка совместно с усами у него тоже растет по татарскому принципу — эспаньолкой, то есть брить практически нечего — щеки и так лысые, а растительность формируется вокруг рта. Глядя на сросшиеся черные брови любимого мужчины и грозовой цвет черепа, очень хотелось тут же нацепить паранджу и поинтересоваться, чего же хочет хозяин. Но я сдерживалась из последних сил. И когда мы выходили с ним на июльское солнышко, он нацеплял на свой синий череп черные очки. Круглые такие, сейчас бы сказали — гаррипоттеровские. А тогда ничего не говорили, но смотрели со значением.

И вот в выходные повез меня Хованов на дачу. На даче было весело — потому что никаких домиков там не стояло, а стояло некое строение, похожее на хижины жителей острова Бали, — во всяком случае, сваи были.

Походили мы там, походили, пообозревали окрестности, но ничего более интересного не нашли, поэтому просто пошли гулять вдаль. А вдаль мы стали гулять по направлению к известному некоторым престарелым личностям знаковому месту — в Разлив. К шалашу, значитца, вождя нашего, Владимира Ильича. И догуляли.

Бродим мы по территории памятника, бродим — народу никого нет, потому что год уже, как вы можете понять, девяносто пятый, популярность вышеназванной личности ниже всяческого плинтуса. И даже любопытные и организованные китайцы, обожающие путешествовать по ленинским местам, отсутствуют.

А у меня в то время были, как вы догадываетесь, длинные волосы. И, так как было жарко, я их, конечно, скрутила в кукиш на затылке. Платье на мне пейзанское, длинное. Утомились мы гулять и присели на бревнышко покурить, аккурат напротив железного шалаша.

Надо заметить, в тех краях мужики своих барышень учили водить машины. Потому что, хоть и непопулярен Ильич, но дорожки там — не чета городским, да и шоссейкам тоже. Гладенькие были дорожки, самое то поучиться. И ментов нет.

И вот сидим мы со Славой, а тут из-за шалаша — джип с тонированными стеклами с проворотом колес выезжает и, громко заржав и встав на дыбы, тормозит. Окно открывается, оттуда высовывается характерная для девяностых мордатая личность. Редкие и светлые брови личности медленно ползут на лоб, когда он говорит своей кукле, показывая на Хованова: «О, бля, Ленин!!! — потом поворачивает голову, смотрит на меня. — И Крупская!!!»

Первое предложение Хованов мне сделал через полгода, когда официально развелся. Я отказалась. Вернее, согласилась, но не сразу, после пуда соли. Не понравилось мне как-то — ни на колени упасть, ни цветов… А потом, вдохновленный моим отказом, он делал мне предложение (такое же) два раза в год — как только я накрашусь, а он напьется — то есть на мой день рождения и на Новый год — тут же давай хотеть жениться. Но нас так просто не возьмешь. Каждый раз я соглашалась, но не тут же, потому что была не готова. Через три года родилась Сонька. На регистрации ребенка нас очень хотели зарегистрировать, но разве мы могли так бездарно прохекать повод для праздника? Потом было много разного. И отпуска, и больницы, и праздники, и похороны. И мы вместе через все это шли.