— А где же мои красавцы? Вы же нашли их под каштанами?

— Нашли-нашли… Но мы их выбросили. Знаешь, они оказались не белыми.

У меня на мгновение перехватило дыхание.

— Я… я знаю! — воскликнула я громче, чем допускал столовый этикет. Конечно же я знала, что это не белые. — Это… это…

Я тщетно искала в своем бедноватом французском вокабуляре слово «подосиновик». Или хотя бы «осина».

— …такие грибы, они не белые, но очень вкусные! И тоже благородные! Да-да, уверяю вас, мы их едим с большим удовольствием, за компанию с белыми или отдельно, с картошкой… или в супе с…

Я осеклась. Я не знала слова «перловка». Вообще сомневаюсь, что она как-то переводилась на французский. Все сидящие смотрели на меня со снисхождением, если не сказать жалостью.

— Да, — поспешила согласиться со мной Лиди, как соглашаются с буйнопомешанными, — у нас тоже некоторые их едят. Но, на наш взгляд, с белыми они не слишком сочетаются: они дают такую неприятную склизкость и портят блюдо.

— Но в этом же самый цим… вкуснота! — почти подпрыгнула я на стуле.

К снисхождению во взглядах добавилась еще какая-то недешифруемая эмоция. Бедные русские, они вынуждены есть не белые! Ужасные русские, их желудки переваривают даже не белые. Я не поняла, что именно мелькнуло в глазах французских родственников, но точно не любопытство. Тут Франсис появился на пороге кухни с гигантской сковородой, и все повернули головы в его сторону, радуясь поводу замять неловкую ситуацию.

Я ковыряла отборные белые грибы в ризотто и думала, что, даже став женой французского гражданина, я вряд ли когда-нибудь смогу стать француженкой. Я всегда буду подосиновиком среди белых — недостаточно благородным организмом в кричаще-красной шляпке. Все, у кого шляпка отличающегося цвета, под подозрением: их долго проверяют по научным книгам с иллюстрациями, сопоставляют латинские названия, подковыривают им ножку — и в конце концов все же выбрасывают, ведь риск слишком велик. В лучшем случае подозрительные грибы придадут блюду «склизкость», в худшем — отравят насмерть.

Каждому, кто бывал на набережной Сен-Бернар в Париже, хотелось научиться танцевать танго. Потому что кроме растаманов, любителей городских пикников, молодых регги-бэндов и современных скульпторов эту набережную Пятого округа облюбовали для тренировок исполнители страстного аргентинского танца. Они начинают собираться во втором по счету от лодочного причала амфитеатре с пяти вечера: сцепляют сумки специально протянутой цепью, заводят музыку, меняют офисную обувь на скрипящие лаковые ботинки и туфли с небольшим каблучком и пускаются выписывать фигуры неутоленного желания на гранитных плитах, к восторгу пассажиров проплывающих речных корабликов. К шести часам ступеньки вокруг занимают зеваки, а к девяти в амфитеатре уже яблоку негде упасть. Танцуют все: черные, белые и азиаты, старушки, подростки и мужчины спортивного телосложения, красивые, страшненькие, нескладные и стройные…

Квартира Гийома располагалась недалеко от набережной Сен-Бернар, и дважды в день я проходила ее вдоль и поперек с коляской. Станцевать танго в качестве первого супружеского танца стало моей навязчивой идеей.

— Представляешь, как будет необычно! Все будут ждать банального вальса, а мы возьмем да исполним танго! — с горящими глазами говорила я Гийому.

— Танго так танго, — согласился он. — А как его танцуют?

— Я уже нашла видеокурс!

В ролике, запущенном через Youtube, дама и кавалер в многообещающих нарядах… чинно разучивали притопы и повороты головы. Мы попытались повторить первые четыре движения, но ни одной из трех комнат 37-метровой квартиры не хватало, чтобы выполнить полный квадрат.

И потом, какой интерес притопывать в такт ТАКОЙ музыке, тем более когда на тебе платье с ТАКИМ декольте! Это может охладить любой ученический пыл, а у Гийома его и так было не слишком много. Его танцевальный опыт ограничивался четырьмя уроками сальсы; очевидцы вспоминают, что преподаватель называл его чувство ритма своеобразным. Есть также сведения о четырех невинных жертвах его своеобразного чувства ритма. Такие замечания не укрепляют самооценки. И хотя Гийом, натыкаясь на стены и предметы мебели, честно вышагивал вслед за латинообразным мужчиной с зализанными волосами, я понимала, что его энтузиазм долго не протянет и надо срочно искать другое учебное пособие.

И я его нашла. Это был отрывок из фильма «Держи ритм», где Антонио Бандерас с партнершей показывают танец страсти подросткам из неблагополучного квартала Нью-Йорка. Как и герои-подростки, после танца, когда Бандерас церемонно раскланялся с партнершей, которую только что любил и ненавидел всеми средствами пластического искусства, Гийом воскликнул:

— Вау! Будем учиться. Сколько в ролике минут?.. Две с половиной? Ага, если отбросить экспозицию и концовку, останется ровно две, до твоего отъезда осталось десять дней, значит… — он произвел мгновенную калькуляцию, — надо разучивать по пятнадцать секунд за вечер.

— Если бы я умела так хорошо танцевать, как ты — считать! — нежно проговорила я.

Польщенный Гийом отмотал ролик к началу и встал в исходную позицию.

* * *

У нашего танго были противники — соседи снизу и Кьяра. Первые недоумевали, что за тяжелые предметы падают на пол каждую минуту — мы, вслед за Бандерасом и его партнершей, разучивали эффектный выпад на колено. Кьяре же, напротив, все было очевидно: папа с мамой дерутся, при этом мама пищит от боли (папа наступает ей на ноги и ломает позвоночник), а папа рычит от ярости (когда у него в очередной раз не получается пируэт). На четвертый день, устав от рыданий дочки и раздраженных стуков снизу, мы решили попросить помощи у профессионалов. Но был июль. Во Франции многие несуразности имеют календарное объяснение. «Почему сегодня закрыты магазины?» — «Потому что понедельник». «Почему нет моего любимого сериала?» — «Потому что среда». «А чего улицы-то такие пустынные?» — «Потому что воскресенье. Ну, воскресенье!» «Что-то билеты на внутренние рейсы резко подорожали». — «Так ведь вторая неделя марта». «Не могу найти ни одних открытых танцевальных курсов». — «Так ведь июль». У меня складывалось впечатление, что французам просто надоело, извиняясь друг перед другом, находить отговорки, чтобы не работать: мы же с тобой оба понимаем, что мне сегодня просто лень, так же как тебе было лень на прошлой неделе, так давай не мудрствуя лукаво назовем какой-нибудь формальный повод, почему я сегодня не работаю, пускай им будет, например, день недели. А если я не захочу работать подольше — то декада, а то и весь месяц.

На самом деле проблема, конечно, во мне, а не во Франции. Ритм жизни француза до того четок и неизменен, что он просто перестал уточнять, на какие дни выпадают школьные каникулы или традиционный выходной частных магазинчиков, — это и так всем известно и изменениям до следующей революции не подлежит. В России же выходные появляются и исчезают в связи со сменой политического курса, период каникул разнится от школы к школе, дата возвращения на работу после новогоднего загула уточняется каждый год, а праздники, попадающие на выходные, переносятся на будние дни, перекраивая рабочую неделю, а иногда и две. И эта нестабильность прекрасна — каждый раз, меняя календарь, ты ждешь сюрприза.