– Эй, Зарина! – Кира с беспокойством оглядел ее, схватив за плечи. – Сколько ты тут стоишь? Почему ты плакала?

Зарина с усилием разомкнула веки, тяжелые ресницы не давали разглядеть его лица, или это были сумерки. Ей вдруг стало стыдно, что он застал ее такой, и она попыталась отстраниться, спрятать лицо, которое наверняка опухло. Ноги почему-то не слушались, и, шагнув раза два, Зарина, оступившись, упала в объятья Киры, тот легко подхватил ее и понес домой. Она смотрела на него снизу вверх и удивлялась его силе. Он молчал и вовсе не глядел на нее, но в уголках губ читалось беспокойство, а сердце выпрыгивало из груди. Зарина приложила к нему ладошку, но оно запрыгало еще сильнее. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Кирой.

– Не смотри, – прошептала она, – не надо, – и закрыла глаза. – Я глупая и злая. Я ревновала тебя. Прости…

Он улыбнулся.

– Знаешь, – продолжила она после короткой паузы, – я тебя очень люблю, но ты же не будешь жить со мной вечно… ты женишься, уедешь… Я не должна удерживать тебя рядом, надо уметь отпускать. Я не умею… но научусь, обещаю. – Она открыла глаза, посмотрела на него, чтобы услышать одобрение, но он молчал, глядя прямо перед собой. – О чем ты думаешь?

– О том, что надо учиться отпускать.

– Верно, – кивнула она и улыбнулась сухими губами, – и почему я решила, что ты моя собственность? В конце концов, у тебя должна быть личная жизнь! Слышишь!

Он кивнул, поднимаясь на крыльцо.

– Пусти меня, – попросила она, – я могу сама…

Кира крепче прижал ее к себе и открыл дверь. В доме было темно и тихо. Только переступив порог, он, немного помедлив, отпустил ее. Они стояли плечо к плечу и смотрели в синеватый сумрак, в котором медленно вырисовывались очертания предметов, сначала едва заметные, потом более четкие и уже менее загадочные.

– Все, сказка развеялась. – Кира потянулся к выключателю.

– Нет-нет, подожди! – Зарине ужасно не хотелось, чтобы он видел ее заплаканное опухшее лицо, поэтому, стянув сапоги, она стремглав бросилась в свою комнату и крикнула оттуда: – Теперь включай!

Кира улыбнулся, щелкнул выключателем, окончательно развеяв сказку.

– Да-а-а, – вздохнул Барабашкин, печально глядя на толстенькую, гладенькую книжку, лежащую на письменном столе среди потрепанных учебников и пестрых тетрадей. Конечно, она уже наверняка прочитала свою книгу и сегодня, а может, завтра, а может, уже вчера сдала ее в библиотеку. А он? Он прочитал всего пять страниц! Не то чтобы он совсем не старался, просто времени не было. С тех пор как ушел отец, ответственность за дом и хозяйство легла на плечи Барабашкина. Часто приходилось помогать матери с «молочкой» – два раза в неделю она ездила продавать молоко в город. А еще эта школа, уроки, домашние задания, ЕГЭ.

– Да-а-а, – снова вздохнул он. – Видно, не судьба.

– Ты еще не в школе?! – заглянула мать. – Опять опоздать хочешь? Че вздыхаешь-то?

– Да ниче, – отмахнулся сын. – Щас иду, – бросил книжку, несколько тетрадей в рюкзак, – все иду, иду.

– То-то же! Любишь тянуться, – ворчала мать, процеживая молоко.

– Ладно ворчать-то, – миролюбиво пробурчал Барабашкин, завязывая шнурки и, выпрямившись, отчеканил: – Все, готов! Пошел грызть гранит науки!

– Иди-иди, грызун, – усмехнулась мать.

Дверь хлопнула. Мать вышла в прихожую и всплеснула руками:

– Опять холодные ботинки надел! И чего ему зимние не нравятся?

Барабашкин шел не спеша, вразвалочку, небрежно поглядывая вокруг, его нисколько не волновало, что он опаздывал. Ускорить шаг – означало предать себя. Так ему казалось.

Заметив суету в парке, повернул туда. Спины парней были напряжены, под теплыми пуховиками и куртками мускулы ходили ходуном, как у стаи гиен, окруживших несчастного подранка, вот-вот бросятся. Но куда, на кого? Барабашкин неспешно приблизился к кучке разгоряченных парней, оставшись незамеченным. Теперь ему было хорошо видно, кого они хотят растерзать. Белкова Липа стояла в центре их круга и, не теряя самообладания и достоинства, как всегда, смотрела поверх голов с холодным вызовом. Они же тявкали, брызжа слюной, каждый приближаясь всего на шаг и отступая обратно.

– Рано расслабилась, – говорили они. – Если Барабаш испугался, то мы-то – нет!

– Да! Да! Нет!

– Это чего я испугался? – спросил Барабашкин, вальяжно опершись на плечи стоящих рядом парней, те присели, бледнея. – Может, и мне расскажете.

– Барабаш, мы это, – начал оправдываться кто-то.

– Ты же того, – подхватил другой.

– Мы же – как лучше, – пробурчал третий.

– Вы, значит, ничего уже не боитесь, так? – Барабашкин стоял уже в центре круга.

– Но ты же… педсовет…

– Угу, – кивнул он. – Говорю первый и последний раз, кто не поймет по-хорошему, выучит по-плохому: дотронетесь до нее хоть пальцем – голову отвинчу!

– Ты же сам…

– Я – это я! Каждый думает за себя! Кто не согласен, могу растолковать. – Барабашкин криво усмехнулся.

– Да ладно тебе!

– Нет – так нет!

– Что нам – поприкалываться больше не над кем?

– Сам ведь начал, а мы что? Виноваты теперь все.

Парни разошлись, скрывая и не скрывая недовольства, но желания спорить (по-настоящему, по-мужски) с Барабашкиным у них не было. Тем более – это было его дело, они только веселились, подыгрывая ему. Теперь, когда его пыл угас, им стало неинтересно.

– Ты как? – повернулся Барабашкин к Липе, та обожгла его взглядом, полным презрения, и двинулась в сторону школы.

– Может, проводить? Мне вообще-то тоже туда. – Он старался не отставать. – Да подожди ты! – преградил ей путь у калитки. – Могла бы хоть спасибо сказать! Если бы не я…

– Действительно, если бы не ты, – процедила она сквозь зубы и снова смерила его взглядом, полным презрения. – Отойди!

Барабашкин вздрогнул – впервые она заговорила с ним, – хотел было что-то сказать, но, заметив, что приближается Аля, буркнул:

– Наш разговор еще не окончен, – и отошел в сторону.

Липа, хлопнув калиткой, зашагала по аллее.

– Барабашкин, ты неисправим! Опять опаздываешь! – всплеснула руками подошедшая Аля.

– Не я один, – огрызнулся Барабашкин.

– Это кто у нас тут возникает, а? – Аля открыла калитку. – А ну давай-давай, иди! Тоже мне – «не я один»! Да один ты, один такой – в единственном экземпляре! – и вытолкнула его на дорожку аллеи, ведущей к школе.

Барабашкин побелел от гнева, но ничего не сказал – покорно поплелся в школу. Аля шла следом, размахивая кожаным портфельчиком, настроение у нее, видимо, было замечательным.