глубокому и сделал его самого лучше. Теперь у Броуди был потенциал для успеха в Голливуде. Наконец-то, думал он, я могу воровать.

Это чувство было настолько сильным, что как только Тедди сдал работу, в его голове зародилась идея сценария. Он точно знал, где украсть сюжет, структуру и персонажей и как именно их переосмыслить, чтобы сделать свою версию свежей и оригинальной[92]. Вернувшись домой, он тут же сел писать. Первый черновик был готов через несколько часов. К утру он отредактировал его, прогнал через проверку орфографии, перечитал, внес правки и распечатал. Он взял его с собой на работу.

За ночь Бигл осилил одну страницу – краткую и загадочную, как стратегия Сунь-Цзы или пророчество И-Цзин. Тедди Броуди с нетерпением ждал прихода Бигла утром, с благословением или проклятием. И когда – если – Бигл похвалит его, это будет подходящий момент, чтобы сказать: у меня есть синопсис, не могли бы вы его прочитать?

В пять утра Бигл резко проснулся и сел в постели. За окном было темно – даже не предрассветные сумерки, а все та же кромешная чернота и звезды. Спать ему больше не хотелось. Он подумал, что на него нашло вдохновение, но на самом деле это была его печень. Конечно, иногда в ранние часы его постигали озарения и приходили свежие идеи, но будила его плохая работа печени.

Новая женщина – Бигл сказал себе, что должен запомнить ее имя, – совершила еще одну глупую ошибку. Такую ошибку, которую никогда не совершила бы Китти. В порыве рвения она пошла и купила подарок для Джона Линкольна, чтобы передать его Дилану, хотя не знала, что делает. Она купила маленький футбольный мяч и шлем. Бигл подумал, что это мило. Но Китти бы такого не сделала. Джеки взбесилась, когда это увидела. Она чуть не спустила с Джона шкуру. Очевидно, все грехи мужского пола были как-то связаны с футболом. Он был причиной войн, убийств, домашнего насилия, пьянства, отрыжки и чрезмерной национальной любви к фастфуду.

Проснувшись в темноте, он наконец-то понял, что его моделью был футбол, а не бейсбол и не кино. В каком-то смысле это было очевидным, ведь не зря в народе говорят, что из всех видов спорта футбол больше всего похож на войну. Если бы вы спросили Бигла до того, как его разбудил недостаток желчи тем утром, он бы ответил: футбол – это спорт, больше всего похожий на роллер-дерби. Еще его можно сравнить с профессиональным рестлингом, только с одетыми спортсменами. А больше всего на войну похож гольф. Но гениальность Бигла отчасти заключалась в способности преодолевать свое высокомерие и бесстыдно обслуживать низы общественности. По возможности самые глубокие низы[93].

Если Америка считала войну похожей на футбол, то война под руководством Бигла должна была стать чертовым Супербоулом. В отличие от бейсбола, где весь сок заключался в выжидании, а не в действиях, футболу не нужна была даже игра. Игрокам не нужно было ничего делать. Болельщики делали все сами. Супербоул был высшей формой этого безумия: две недели шумихи, истерии, ставок, суматохи, блицев в СМИ и ажиотажа – без единого блока, захвата или пенальти, без единого брошенного или отбитого мяча.

Сама игра – ее финал, конец сезона, окончательное противостояние в чемпионате – обычно была провальной. На проигрыш, определенный заранее, едва ли стоило смотреть даже тем немногим чудакам, которые смотрели игру ради самой игры. И все же Супербоул никогда не разочаровывал. Ни один матч не был настолько плох, чтобы понизить градус истерии следующего Супербоула.

Именно такая война, в таком темпе и такой форме, должна была понравиться Америке. Теперь Бигл это понял.

Герои и злодеи. Герой – ясно кто: Джордж Герберт Уокер Буш. У него будут напарники. Но их… оставим на потом.

Придя в «CинéMатт», Бигл первым делом включил записи злодеев. Гитлер, Сталин, Хо Ши Мин, Кайзер, Джек Пэланс, Эрих фон Штрогейм. Один злодей был самым великим, и имя ему было Гитлер. Можно изменить лицо, язык, тирады, но назвать персонажа Гитлером.

Но самое интересное заключалось в том, что важность злодея была иллюзорной. Буш уже пытался изобразить Гитлера из Норьеги, но это не сработало.

Мэгги Тэтчер устроила Фолкленды вообще без злодея. Что же у нее было? У нее был Перл-Харбор! Идеальное злодейство. Сердце американской мифологии: Мистеру Славному Парню наносят удар. Мистер Славный Парень поднимается с пола и вступает в схватку с Мистером Подлая Атака. Мистер Славный Парень оказывается Джоном Уэйном, Кларком Кентом, супергероем – и мистер Подлая Атака жалеет, что появился на свет.

Америке – или Бушу, или Биглу – нужно было, чтобы кто-то вторгся в Америку.

И это была проблема. Большая проблема. Ну кто может совершить вторжение в США? Мексика? Канада? Смешно. Остатки СССР? Они применят ядерное оружие, мы применим ядерное оружие – и тут-то Голливуду придет конец. Япония? Япония опять захочет на нас напасть? Можно ли выдать экономическую ситуацию за вторжение? Нет. Тут не место для экономической войны. Это слишком сложно, да и, если честно, невозможно показать на экране.

Он вернулся к вьетнамскому сценарию. Ему нужно было понять, что это было, что пошло не так, чтобы выяснить, как сделать правильно. Он включил кинохроники о Вьетнаме. Все стало ясно меньше чем через минуту: джунгли. Это было очень важно. Американцам не нравятся войны в джунглях. Слишком влажно. Слишком жарко. Жара и влажность – это болезни и секс. Американцам нравилось воевать с нацистами. Им не нравилось воевать с япошками. Американцам нравилась германская война. Механизированная. Цивилизованная. Чистая и сухая.

Но Америка сражалась с япошками в джунглях. И это было хорошо. Из этого получилось много хороших фильмов. Кинематографически Джон Уэйн был в Тихом океане, а не в Европе[94]. Вот он снова на восьмом экране, в единственном фильме, когда-либо снятом в поддержку войны во Вьетнаме – «Зеленые береты». Старый, толстый Джон Уэйн вышагивает так, как будто это все еще Вторая мировая война.

И это было последнее озарение.

Настоящая фундаментальная проблема, структурная проблема, заключалась в том, что Вьетнам не был Вьетнамом. Он никогда не был задуман как нечто самостоятельное. Вернуться во Вьетнам – значит упустить суть. Смысл был в том, что Вьетнам должен был быть тем, чем он был в первую очередь – ремейком для телевидения 1942–45 годов: Вторая мировая война в формате видеоклипа.

Он услышал в своей голове подчеркнутые слова. Это было оно. В этом заключалась суть.

Он вспомнил