и уезжал на совещания, поговаривали, что и в других регионах дела идут неладно. На Кочеткова Филатову и Мечникову уже, возможно, было все равно, у всех намечались проблемы посерьезней. Однако дело о его убийстве с нас никто не снимал.

Знаете это ощущение, когда вокруг разворачивается пиздец, а ты не знаешь, что с этим делать, и просто плывешь по течению? Как в фильмах Балабанова. Кажется, все вокруг занимались чем-то серьезным и готовились к буре, а мы с Агатой все понимали, но продолжали ходить по кафе и есть чикен карри у индусов.

* * *

Озарение часто приходит ночью. Так случилось и в этот раз, должно быть, мозг долго в фоновом режиме размышлял над проблемой и обрабатывал, казалось, незаметные детали.

Я лежал, вооружившись обогревателем, и смотрел в потолок, пытаясь понять свое мироощущение, кажется, меня стало немного отпускать после Лерки. С одной стороны, я вроде бы понимал, что пора взять себя в руки и выбираться из бесконечных воспоминаний и депрессии, с другой – винил сам себя, что теперь регулярно чувствую себя нормально, а иногда даже хорошо, и эта нормализация казалась чем-то противоестественным.

Мысль, как пишут в некоторых книгах, «пронзила меня электричеством»: я вскочил и побежал к своей библиотеке, нахватал там книжек по истории авангарда и метнулся за стол, начав судорожно перелистывать страницы в поисках нужных мест.

Тысяча девятьсот десятый год, на собрании общества «Крестовый валет» Михаил Ларионов в своем духе повздорил, а потом и подрался с молодым поэтом Денисом Южным из-за разногласий во взглядах на кубофутуризм. Тысяча девятьсот двадцатый год – Велимир Хлебников раскритиковал стих Дениса Южного за мещанство, а в ответ получил пощечину во время собрания в редакции газеты «Известия». Вышел большой скандал, а звезда Южного начала заходить, через год он эмигрирует. В тысяча девятьсот пятнадцатом Бурлюк вообще не стеснялся: назвал Южного «червем в спелом яблоке поэзии русского будущего», в тот раз никто не подрался, но началась многомесячная стихотворная дуэль, обсуждавшаяся в каждом салоне. И так далее, Южный фигурировал в самых разнообразных скандальных историях, связанных с авторами пострадавших экспонатов.

Тут можно было бы возразить, что они все друг с другом скандалили, и это правда, но вот маленькая деталь не давала мне покоя: останки Южного перезахоронили в Москве пару лет назад, как разыскала Агата. Дальние потомки мотивировали это тем, что негоже праху поэта покоиться на чужбине, он бы никогда не оставил Россию, не подвергнись гонениям из-за творчества. А примерно через месяц в полицию поступило первое обращение по поводу вандализма.

И что мне это давало?

Южный умер в Аргентине в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Призраков, как известно, не бывает. Совпадение? Я, с некоторыми опасениями быть осмеянным, поделился своей находкой с Агатой.

Наутро следующего дня она уже стояла у моей двери с тонким томиком Южного.

– Ты, конечно, шизик, но и я шизик, – услышал я вместо приветствия. – Тут все его стихи. Я уже прочитала.

Она зашла на кухню и начала курить без спроса.

– Значит, для распутывания этого дела нам понадобится, загибай пальцы: распечатка карты Москвы одна штука, список дат обращений об уничтоженных экспонатах одна штука, список относящихся к теме музеев Москвы и томик Южного одна штука.

– Ты, может, без шарад мне расскажешь, что накопала?

– Нет, так неинтересно, дай насладиться триумфом моей дедукции.

Я притащил печатную карту города и принялся гуглить музеи, посвященные авангарду. Почти все они значились в списке поврежденных и пропавших экспонатов.

– Значит, смотри, откидываем из списка поврежденную картину Серова и графику Боровского, они никак не относятся к авангарду. Спишем на инцидент при переноске или проделки хранителя. Остается пять, так? Первое обращение было откуда?

– Музей авангарда на Шаболовке, в начале января.

– Дальше?

– Дальше был Центр авангарда при Еврейском музее.

– Когда?

– Начало мая.

– То есть могло случиться в конце апреля. Дальше?

– Музей Маяковского, август.

– Тенденцию видишь?

Я посчитал на пальцах.

– Раз в четыре месяца, что ли?

– Бинго.

Я задумался. Даже сам взял у нее сигарету и закурил.

– Да, но как в твою теорию ложится Бурлюк в Новой Третьяковке через семь месяцев? И исчезнувший Родченко из МАММ? Это не музеи авангарда.

– И там, и там есть постоянная экспозиция авангарда. В Третьяковке они могли поздно спохватиться, запасники же огромные, а Родченко могли уничтожить как-нибудь изощренней, для большего удовольствия, у себя дома.

Она схватила карту и принялась отмечать все значимые музеи и подписывать даты обращений. Получалось, если принять ее допущения, по экспонату раз в четыре месяца.

– Так, ну, допустим, периодичность мы выявили. Дальше что?

– А дальше читай.

Она раскрыла томик Южного на заложенной странице. Стихотворение было без названия:

Шесть раз по четыре

Четыре раза по шесть

Мне – двадцать

Четыре

Стихии бушуют. Лесть!

Лесть – это коррозия

Грызущая гниль писак

Винтовки шесть раз по четыре

Истории резкий зигзаг

Я посмотрел на нее, впечатленный, не знаю, чем больше: дедукцией или размахом фантазии.

– То есть ты хочешь сказать, что шесть раз по четыре – это про наши акты художественного вандализма? И что пять уже было, а шестой…

– Шестой случится со дня на день.

– И он зашифровал это в столетнем стихотворении, а теперь его призрак…

– Не призрак, но кто-то мстит людям, с которыми у него были конфликты. Он этого не мог знать, следование первой строке стихотворения – изощренная дань его творчеству.

– Ты точно шизанутая.

– Смотри, он раньше не повторялся, каждый раз новый авангардист в новом музее. Остается три. Этот на реконструкции, этот закрыт на реэкспозицию. Скажи мне, куда он дальше отправится?

– В «Зотов»?

– И что у нас там?

Я зашел на сайт выставочного пространства. В «Зотове» прямо сейчас шла выставка художника и автора кинетических медиаинсталляций Густава Клуциса. Еще через пару минут в интернете я узнал, что и он в свое время успел поцапаться с плодотворным на срачи Южным.

– Это последняя точка в программе и единственный шанс отловить преступника. Ты знаешь, где проведешь следующие пару ночей, – безапелляционно сообщила Агата.

* * *

«Зотов» был одним из новейших московских музеев об авангарде и одним из самых запоминающихся. Располагался он в бывшем здании еще одного хлебозавода, номер пять, восстав из руин заброшенного пятнадцать лет здания. Когда-то первый автоматический хлебозавод в СССР, выпекавший ежедневно безумное количество тонн хлеба, сегодня он трудился на поприще смыслов и увековечивал в своих краснокирпичных стенах и выскобленном от машинерии