вчера ночью освежила в памяти искусство двадцатого века по статьям в Википедии.

– И твои предположения?

– Их нет. Когда там этот павильон уже?

– Может, дефект у камеры какой? Оптическая иллюзия? Спецодежда?

Каток кончился, а вместе с ним и музыка и яркий свет. Стало уныло, и мы брели по указателям темных боковых аллей выставки куда-то в лес. Прохожих постепенно становилось все меньше, последние минут пять мы скрипели подошвами по снегу в одиночестве. В вечерних, плохо освещенных прогулках московской зимой есть что-то очень тоскливое и одновременно романтичное.

Павильон «Верблюдоводство» оказался совсем крохотным, в четыре окна на фасаде. Раньше при нем, видимо, был большой загон и стоянка для верблюдов, но время их не пощадило, осталось лишь здание с двумя декоративными колоннами коринфского ордера. На фронтоне под козырьком располагался отреставрированный барельеф с двумя припаркованными морда к морде верблюдами – просто готовая картинка для коробки индийского чая. Цвет стен при реставрации здания вернули – молочно-белый. Притом, чтобы подчеркнуть, что теперь тут «Авангард и конструктивизм», у дверей установили билборды с репродукциями самых заезженных картин, а на фасаде здания нарисовали огромный желтый круг и поменьше – красный треугольник. Обе фигуры – с цитатами из Маяковского, широкие штанины не забыли. Говорю, фантазия на троечку.

Дверь уже была закрыта, Агата, первой взбежавшая по ступенькам, нетерпеливо постучала по ней раз семь кулаком.

* * *

– Раньше в этом кабинете была выставка шерсти. Лучшие образцы, состриженные с верблюдов из СССР и братских стран, – авторитетно произнесла Викторина Ивановна, покачивая своей слегка фиолетовой шевелюрой.

Дверь в «Верблюдоводство» нам открыл сонный охранник. Возможно, тот же, что уснул в ночь акта вандализма. Помимо него, в музее на несколько комнатушек обнаружилась почтенная хранительница Викторина Ивановна и ряд стереотипных экспонатов вроде копии «III Интернационала» в масштабе один к десяти.

Допрос был стандартный: где вы были, что видели, да и ответы стандартные: были с алиби, ничего не видели, когда на звук прибежали, уже никого и не было, записи с камер отдали компетентным органам.

Пошло повеселее, когда перешли на искусство.

– У нас тут в основном репродукции. Но есть и неплохие. В мультимедиа-зале можно посмотреть на большом экране Эйзенштейна и Дзигу Вертова. А оригиналов почти и нет. Одним из них был уничтоженный стих Крученых. Ума ни приложу, кому он мог понадобиться!

– У вас бывают тут регулярные посетители?

– Практически нет. Есть одна старушка, но ее сложно заподозрить в содеянном. Музей наш пока не очень раскручен, посетителей мало, да и расположение не самое выгодное.

– А что за стих? – зевнула Агата.

– Стихотворение «Смерть художника».

Викторина Ивановна вдруг выпрямилась как школьница перед доской и начала немного фальшиво декламировать:

привыкнув ко всем безобразьям

искал я их днем с фонарем

но увы! все износились проказы

не забыться мне ни на чем!

и взор устремивши к бесплотным

я тихо, но твердо сказал:

мир вовсе не рвотное —

и мордой уткнулся в Обводный канал…

Она остановилась и выжидающе смотрела на меня, пока я не отреагировал:

– Глубоко…

– Да, – согласилась седовласая, – тысяча девятьсот тринадцатый год. Через год война, потом революция… Многие художники скоро уткнулись в Обводный канал. Но не он! Он восемьдесят два года прожил, только в шестьдесят восьмом умер.

– Он популярным был?

– Вот это я и не понимаю, – всплеснула руками Викторина Ивановна, – почему из всех выбрали его? Он не раскручен, как Маяковский, Брик, Хлебников. Специалисты его, конечно, знают и ценят, но вот широкая публика…

– Хлебников, вы сказали? – отвлеклась Агата от рассматривания репродукции Кандинского, я подумал о том же, о чем и она.

– Да. Весьма известный поэт, настоящий бунтарь, сейчас бы сказали, что он «делал хайп», – из уст Викторины Ивановны это слово звучало как кринж.

– Нет, я знаю… – Агата вытащила сложенный список уничтоженных экспонатов и ткнула пальцем в один из пунктов. – Скажите, а вот они с Крученых как-то пересекались? «Воззвание председателей земного шара» и этот стих, у них есть какая-то связь?

Викторина Ивановна засмеялась:

– Это как спросить, пересекались ли Ленин, Сталин и Троцкий с Зиновьевым. Они все авангардисты, футуристы, символисты, поэты, художники, музыканты, все вращались в одних кругах: творили, спорили, ссорились, конфликтовали, напивались. Некоторые спали друг с другом. Некоторые дрались. А почему интересуетесь?

– Викторина Ивановна, – перебил я, – а вот если мы возьмем, скажем, Крученых, Ларионова, Родченко, Татлина, Хлебникова и Бурлюка, можно их выделить как какую-то творческую группу? Объединение?

– Конечно. Таких групп, куда они входили, было несколько десятков. Некоторые прожили несколько лет, некоторые – несколько дней. Одни насчитывали трех человек, а другие три десятка. Некоторые существовали открыто, а другие тайно. Многие параллельно. Так в чем вопрос ваш?

Выявить преступный сговор группы мертвых авангардистов с наскока не вышло, а больше идей у нас пока не было. Я свернул на другую тему, послушал немного про жизнь забытого читателями и официозом Крученых, взял бесплатную брошюрку об экспозиции и грядущих выставках музея. На прощанье мы посмотрели пару минут фильма «Броненосец „Потемкин“», взяли телефон Ивановны на случай важных искусствоведческих дискуссий и снова нырнули в московские сумерки.

* * *

На следующий день я отправился в книжный при музее «Гараж» и купил там столько книг про авангард, что мне подарили карту постоянного посетителя. Я все же намеревался понять, чем связаны авторы пострадавших экспонатов.

Агата тем временем стала собирать все «авангардные» новости последних лет, пытаясь выявить какие-то события, к которым могли быть привязаны действия преступника. Список был длинен, но самые громкие новости, откопанные ей, звучали так:

– Ранее неизвестные металлические своды авторства Шухова обнаружены в складском помещении в Екатеринбурге, специалисты думают над вариантом реставрации;

– Новый небоскреб в Москва-Сити назвали в честь Татлина;

– В Пушкинском музее с километровыми очередями прошла выставка Кандинского;

– Филармонии по всей стране широко отметили юбилей Стравинского, обсуждалось празднование ста пятидесяти лет со дня его рождения на федеральном уровне;

– В Москву из Аргентины привезли и перезахоронили прах поэта Дениса Южного;

– Мариинка заявила о подготовке к постановке нескольких балетов Дягилева;

– В Иваново варварски сломали несколько конструктивистских зданий, находящихся под охраной государства.

Как и в случае с нашим шерстяным другом, напавшим на Кочеткова, какой-то схемы среди этих разношерстных событий не проглядывалось.

Я купил домой большую магнитную доску и разлиновал ее на секции с пострадавшими: Ларионовым, Родченко, Бурлюком и далее по списку. И стал изучать, обложившись купленными книгами, их биографии, временами консультируясь с Викториной Ивановной, похоже, скучающей на работе и