ее околдовал рассерженный гость-колдун. Используя двойные стандарты, Яковенко воздерживается от обвинения жениха в тех же сексуальных излишествах, подражании или суеверии[575].

При изучении другой свадебной эпидемии кликушества, приключившейся тремя годами позже в том же районе, психиатр Е. А. Геник также предпочитает дифференцировать объяснение одержимости у мужчин и у женщин. На этот раз судороги случились у двоих мужчин и четырех женщин во время празднества, когда они решили, что их околдовали другие гости. Опрашивая потерпевших, Геник обнаружил, что в течение одного дня и одной ночи было выпито значительное количество алкоголя – 2,5 ведра водки на 20 гостей (в среднем 1,5 литра на человека)[576]. Он решил игнорировать эту информацию, когда искал причины патологического поведения среди женщин. Как и Яковенко, Геник уделяет сравнительно мало внимания мужчинам, подчеркивая, что один из них, отец невесты, сильно пил и ранее пережил припадок, также на свадьбе. Гораздо больше внимания Геник уделяет женщинам, указав в двух случаях на наследственную предрасположенность к кликушеству, так как кликушами были их матери. Он фиксирует регулярность менструаций, детородный опыт, число выкидышей, а у одной женщины – болезненность правого яичника (при давлении во время осмотра)[577], тем самым соглашаясь с половой этиологией психических заболеваний у женщин. Геник полагал, что для объяснения истерических вспышек среди женщин недостаточно чрезмерного употребления алкоголя, физического истощения и веры в возможность колдовства и порчи на свадьбах. Виноваты были наследственная предрасположенность женщин к кликушеству, а также ритмы и циклы их репродуктивных органов.

Н. В. Краинский оспаривает выводы этих старших коллег, определявших кликушество как разновидность истерического поведения, предпочитая понимать одержимость как форму сомнамбулизма. В качестве доказательства Краинский подчеркивает амнестическое состояние, в котором оказывались кликуши после судорог. Исследование кликушества, проведенное Краинским, было столь обширным, а его книга столь влиятельна, что они заслуживают дополнительного внимания[578].

Краинский стремится узаконить свое понимание феномена кликушества через историческое исследование и ретроспективную диагностику случаев одержимости, содержащихся в исторических записях. Поскольку медицинская наука в XIX веке занималась открытием универсальных законов природы, само собой разумелось, что эти законы оставались неизменными на протяжении веков[579]. По примеру одной из ранних работ этнографа и революционера Ивана Прыжова и исторических исследований психических и нервных заболеваний во Франции, Краинский помещает одержимость и кликушество в контекст средневековой России[580]. Далее он очерчивает историческую эволюцию кликушества, приводя подробные выдержки из судебных дел, сводов законов и других научных работ. Выявив характеристики явления – веру в одержимость, отвращение к святыням, крик на разные голоса, конвульсии – как неизменные на протяжении столетий, он начинает свое описание смоленского села Ащепково и эпидемии одержимости бесами, разыгравшейся там в 1898 году.

С самого начала Краинский стремится убедить своих коллег-медиков отказаться от идеи о влиянии среды на одержимость демонами и психические заболевания в целом. Он указывает, что Ащепково, вопреки ожиданиям, не было изолированным островом, отрезанным от просвещенной городской культуры. Точнее, село находилось в 27 верстах от города Гжатска и всего в 7 верстах от железнодорожной станции Московско-Брестской железной дороги. Кроме того, почти половина мужского населения работала в Москве или Петербурге. Жены отходников жили в деревне одни либо с родственниками мужа. «Поэтому [из‐за популярности отхожих промыслов], – заключает Краинский, – население имеет несколько городской отпечаток и в общем представляется довольно развитым». Население отличалось высоким уровнем грамотности и практически не страдало от алкоголизма. Жители Ащепкова, по словам Краинского, даже были против открытия в их селе винной лавки. Несмотря на эти положительные признаки, жители Гжатского уезда довольно часто болели сифилисом и нервными заболеваниями[581]. Кроме того, описанный ащепковский прогрессизм не предотвратил эпидемию одержимости.

Действительно, Краинский не был уверен, что модернизация обязательно приводит к положительным результатам. Когда Краинский анализирует ащепковскую эпидемию, самую негативную реакцию у него вызывает наиболее урбанизированная из кликуш – Василиса Алексеева. Будучи основной зачинщицей эпидемии, Василиса, по мнению Краинского, симулировала свою одержимость, и «ей видимо нравилось обращенное на нее всеобщее внимание и соболезнование». Он описывает ее как «женщину городского типа». Часто бывая в Москве у мужа-отходника, «она ходит в городских платьях; довольно развита для своей среды, говорит довольно бойко и умеет мотивировать свои рассуждения. Она грамотна и кое-что видала в Москве, так что в общем производит впечатление женщины не глупой и сообразительной». Однако при этой видимой продвинутости Василиса по-прежнему была не чужда крестьянских предрассудков и веры в колдовство. А ее мать, по слухам, была кликушей. Рассуждая в антимодернистском ключе, Краинский приходит к выводу, что вкусившая городской жизни индивидуалистка-Василиса апроприировала традиционные верования, чтобы испортить свою деревню[582].

Осмотрев Василису, Краинский обращает свое медицинское внимание на других жертв одержимости. Он выделяет одну женщину, которую тоже определяет как симулянтку, и двух мужчин. Одного из мужчин Краинский считает психически нормальным, но подвергшимся влиянию общих толков о колдовстве, а про другого пишет, что тот был «глуповат почти до слабоумия». Претензии последнего на порчу, по мнению Краинского, были ничем не обоснованы. Как и его современники, Краинский не интересуется мужчинами, считающими себя одержимыми, и предпочитает сконцентрироваться на женщинах, которые, по его мнению, были более склонны верить в то, что они одержимы. Хотя психиатр и характеризует оставшихся женщин как суеверных, он находит, что большинство из них действуют из лучших побуждений. Он проводит тесты, чтобы определить, соответствуют ли соматические состояния жертв ащепковской эпидемии тем, которые выделяет Шарко (с которым он учился). Так, в случае 24-летней Марии Алексеевой Краинский сообщает, что:

…вне припадков у нее не обнаруживалось никаких отклонений от нормы в функции нервной системы. Все симптомы, обычные для истерии, отсутствовали: не было ни сужения поля зрения… ни изменения зрачков, ни вазомоторов[583]. Чувствительность кожи нормальна, болезненности позвоночника нет. Рефлексы кожные и сухожильные нормальны. Замечалась обычно сильная болезненность живота. В частности, давление на яичник не было болезненно и никакого влияния на припадки не оказывало. Из субъективных признаков было налицо чувство globus hystericus и боль под ложечкой…[584]

Как и Шарко, Краинский отрицал генитальную этиологию истерии, но не мог избежать сексуализации своего диагноза для женщин-кликуш[585]. Он, должно быть, спросил Василису (которую определял как симулянтку) о ее менструальном цикле, чтобы узнать, что менструации у нее начинались во время всех больших праздников или когда она ездила в монастыри, а это означало, что она не имела возможности посещать церковные службы и оказываться возле святынь, вызывающих ее приступы. Ответы Василисы на вопросы о ее сексуальных отношениях с мужем привели Краинского к