…болезненное состояние… развивается на истерической почве. За это говорит не только припадочный характер, выражающийся криком, падением и целым рядом беспорядочных движений при существовании полной амнезии относительно всего припадка, но и ряде других расстройств, как например, спазм пищевода и глотки (globus hystericus), отрыжка, икота, рвотные движения, учащенное дыхание, более или менее резкое ускорение пульса, констатированная некоторыми авторами анестезия тела во время самого припадка, дрожание тех или других мышечных групп, боли в подложечной области и других частях тела, чувство онемения в членах, преимущественное развитие болезни преимущественно у женщин и, наконец, поразительная склонность к повальному распространению болезни. Все только что перечисленные физические явления вряд ли могут вселить в ком-либо сомнение относительно того, что дело идет в данном случае о болезненном состоянии, основу которому составляет истерический невроз[596].

Таким образом, как симптомы кликуш, так и высокая доля среди них женщин навели Бехтерева на мысль, что кликушество является формой истерии. Полагая, что причиной эпидемии одержимости демонами в сельской местности является самовнушение, он рекомендует психиатрам в будущем изолировать больных женщин от здорового населения и от стимулов, поощряющих их убежденность в одержимости. Только тогда их можно будет исцелить при помощи гипноза. Бехтерев выступал также за необходимость просвещать крестьян и избавлять их мировоззрение от грубых и неразумных суеверий. До тех пор пока крестьяне не приняли рациональное, научное и медицинское понимание вселенной, вера в колдовство и одержимость демонами продолжала вызывать болезнь, поскольку женщины, бывшие свидетельницами пугающих выходок кликуш, продолжали подражать этим моделям поведения[597]. Несомненно, под влиянием Пьера Жане, Бехтерев считал истерию психогенной и тем самым отвергал соматическое понимание болезни, как у Шарко.

Впоследствии и другие врачи подвергали сомнению выводы Краинского о том, что кликушество было просто случаем сомнамбулизма. Исследование кликуш и женщин, страдающих формами психосоматических заболеваний, в Саровской пустыни и близлежащем Серафимо-Дивеевском монастыре заставили М. П. Никитина отвергнуть оценки Краинского. По словам Никитина,

объективные исследования нервной системы кликуш, производившиеся д-ром Краинским, вряд ли могут считаться достаточно полными для того, чтобы на основании их можно было отрицать принадлежность кликушества к истерии.

Никитин критикует Краинского за небрежность при физикальном обследовании кликуш и за то, что он делал выводы, не имея эмпирических данных[598].

Преподаватель петербургской клиники Бехтерева В. П. Осипов вслед за своим наставником выразил несогласие с идеей Краинского о том, что кликушество не является проявлением истерии[599]. Вместо этого он предложил классифицировать его как «своеобразный вид истерического психоневроза». Краинский, настаивал он, ошибался, предполагая, что исследованные женщины не были жертвами истерии на том основании, что они поддавались гипнозу. Осипов указал на то, что выборка Краинского слишком мала и что каждый практикующий невропатолог имел опыт работы с истериками, которых можно было загипнотизировать и у которых таким образом легко развивалось состояние сомнамбулизма[600].

Осипов описывает два случая: крестьянку и телеграфиста Варшавской железной дороги, оба они были уверены, что проглотили змей. На диагноз Осипова повлияли классовые, а не гендерные различия. Он определил, что крестьянка была суеверна и буквально верила в легенды о чертях, меняющих облик и входящих в тело человека в виде змей или других существ. Телеграфист, напротив, был образован и жил в «более культурном» месте. Хотя он слышал истории об одержимости и был знаком с различными суевериями, до своего недуга он относился к ним надлежащим образом. Только после того, как его частые желудочные боли не поддались лечению, он попал под влияние рассказов о людях, которые заболели оттого, что проглотили змею, и поверил, что оказался в таком же безнадежном состоянии. Телеграфист хорошо переносил лечение бромидами, горячими ваннами и гипнозом, тогда как крестьянка гипнозу сопротивлялась, утверждая, что такое лечение предназначено не для нее, а для душевнобольных. Женщина находилась в клинике почти полтора года без каких-либо изменений. Осипов считал это явным доказательством того, что представители классов с разным культурным опытом могут в некоторых случаях иметь одну и ту же психологическую проблему, но с разным результатом. Списывая свои недуги на проглоченных змей, а не на одержимость демонами, члены образованного общества, предполагал Осипов, имели более научное понимание вселенной, чем крестьяне в том же положении[601]. К сожалению, Осипов не задается вопросом, был ли подобный мужской рационализм свойствен образованным женщинам из высших слоев общества. Однако то, что врач серьезно отнесся к жалобам мужчины-телеграфиста и лечил его, говорит нам, что он не разделял мнения об истерии как исключительно женской болезни[602].

Осипов мог бы пойти дальше, рассуждая о разном культурном опыте крестьянки и телеграфиста. Последний хорошо поддавался лечению именно потому, что верил в способности психиатра и был согласен с медикализацией своего недуга. Крестьянка, напротив, понимала свое несчастье скорее в духовном, чем в медицинском смысле, и, следовательно, не могла признавать себя психически больной. Поэтому научно обоснованные средства были бесполезны. Диалог между крестьянином и психиатром по поводу одержимости был практически невозможен, так как они принадлежали к двум разным и неравноправным культурам, каждая из которых претендовала на превосходство над другой[603]. Авторитет врача проистекал непосредственно из его владения языком науки, что позволяло ему давать указания, ставить диагноз и назначать лечение. Крестьянка же, не имея такого языка, могла только выражать свои убеждения, рискуя показаться дурочкой. Никакое общение, никакая защита веры не была возможна из‐за этого культурного разрыва[604].

Уже в 1926 году ленинградский психиатр Н. П. Казаченко-Триродов с трудом общался с 46-летней крестьянкой М. из Смоленской губернии. Диагностировав у нее помимо диабета истерию в форме кликушества, он в конце концов вылечил ее кликушество с помощью гипноза[605]. Согласно Казаченко-Триродову, заболела М. в конце 1924 года, когда у нее прекратились менструации, а в начале 1925 года, когда у нее появились начальные признаки диабета, она потеряла трудоспособность. Постоянно испытывая из‐за диабета жажду и голод, женщина начала употреблять алкоголь, думая, что в нее вселился какой-то злой дух, который требует еды, питья и веселья. Без сомнения, диабетическая кома М., вызванная опасно низким уровнем сахара в крови, привлекла к ней внимание медиков. Казаченко-Триродов сначала лечил пациентку, которую он описал как сильно подавленную строгой диетой, бромидами и психоанализом. Психоанализ, однако, оказался непродуктивным: врач и пациентка разговаривали друг с другом, не будучи в состоянии преодолеть культурный барьер между научной и народной культурой. Попробовав один гипнотический метод, Казаченко-Триродов отказался от него в пользу другого. Двадцать сеансов гипнотического сна с пре- и постгипнотическим внушением