– Нет! – вскричала я. – Она сейчас в Грэнмьюаре, в безопасности, под опекой моих близких, и там она и останется.

– Ваших близких, – раздумчиво произнес граф Морэй. – Надо будет их допросить. Возможно, они сами занимаются колдовством или же помогают колдовать вам.

– Это неслыханно! – Я повернулась к королеве. – Мадам, я прошу вас, положите этому конец.

Она повернула ко мне взгляд. Глаза ее, полуприкрытые тяжелыми веками, глядели томно, губы улыбались.

– Я ничем не могу вам помочь, – проговорила она, – разве что вы захотите отдать мне ларец. Ларец бы все изменил.

Я посмотрела на них всех и на каждого по отдельности. Королева мне не поможет, она желает получить пророчества, и, чтобы завладеть ими, она затеяла всю эту игру с участием своего брата и леди Маргарет. Никола де Клерак… он был связан своим непонятным обетом. Сейчас он был не похож на себя самого, его лицо выглядело, точно неподвижная маска из эмали. Леди Маргарет улыбалась. Граф Морэй тоже улыбался, такой же улыбкой, как и его мать – как же они были похожи, мать и сын. Костистое лицо графа Роутса со светлыми глазами и узкой полоскою усов выражало алчность, как будто он готовился сделать последний ход в азартной игре и заполучить крупный выигрыш. Рэннок Хэмилтон – нет, я не стану на него смотреть. Не стану, потому что не могу. Ни в его сердце, ни в его душе не было цветка, а была только черная пустота, и он заставит меня заплатить за то, что я сказала ему в церкви Святого Ниниана. Заставит платить, и платить, и платить.

А еще есть Майри. Майри и тетя Мар, и Дженет, и Уот и все мои домочадцы. Даже Сейли, обвиненный в том, что он – прислуживающий мне злой дух.

У меня не оставалось выбора. Мне уже никогда не удастся разоблачить убийцу Александра. Теперь мне надо было одно – уберечь мою дочь от когтей леди Маргарет Эрскин, а себя – от Рэннока Хэмилтона.

– Оставьте в покое Майри и моих близких, пусть они спокойно живут в Грэнмьюаре, – сказала я вслух. – Отпустите меня к ним – и я отдам вам серебряный ларец.

– Он при вас? – спросил граф Морэй. – Он здесь?

– Нет.

Я оцепенела. У меня было такое чувство, словно какую-то важную часть меня отсекли ножом.

– Он в Грэнмьюаре?

– Нет, в Эдинбурге.

Я повернулась к королеве.

– Мадам, этот ларец предназначен для вас, а не для графа Морэя, или графа Роутса, или кого-либо еще. Я отдам его только в ваши собственные руки. И я прошу вас дать мне ваше королевское слово, что мне будет позволено возвратиться домой и что никто не станет вмешиваться ни в жизнь моей дочери, ни в жизнь моих близких.

– Я даю вам слово, – сказала королева. Она была воодушевлена, как ребенок, которому пообещали подарок. – Мы напишем договор и все под ним подпишемся. Брат, не могли бы вы его составить?

Морэй и его мать переглянулись.

– Только когда она скажет нам точнее, где находится ларец. Просто сказать, что он в Эдинбурге – это все равно, что не сказать ничего.

Я кивнула. Он был прав. Уж кто-кто, а граф Морэй был в высшей мере расчетлив и практичен.

– Я скажу вам только одно – он спрятан в потайном подвале внутри скалы, на которой стоит Эдинбургский замок, под часовней Святой Маргариты. Я пока что не скажу вам, как найти этот подвал. Я покажу вам путь к нему, когда мы возвратимся в Эдинбург и когда договор будет у меня в руках.

– Я знаю, что под старым замком существует целый лабиринт подвалов, – сказал Морэй. – Вы можете нарисовать нам карту, мистрис Ринетт?

– Нет. Я знаю только, где находится вход в лабиринт и по каким знакам надо следовать, чтобы попасть в подвал под часовней Святой Маргариты.

Даже если бы я могла нарисовать им карту, я бы ни за что этого не сделала. Я покажу им вход только после того, как договор, подписанный королевой, будет у меня в руках.

– Ну что ж, тогда мы отправимся в Эдинбург завтра утром, – заключила королева. – И вы покажете нам вход в этот ваш подвал. А теперь я хочу вина и музыки, чтобы отпраздновать такое счастливое завершение этого дела. Сьёр Нико, я желаю танцевать. Марианетта, закончите, пожалуйста, подогревать вино с пряностями.

Никола де Клерак смотрел на меня с выражением, которое невозможно было описать – в нем смешались удивление, мука, замешательство, понимание, сожаление – все разом. Что же именно вдруг заставило треснуть его застывшую отполированную маску? Мне очень хотелось знать, желает ли он, как желаю я, вернуться к началу вечера и начать все сызнова? Жалеет ли он сейчас, что связан с королевой своим таинственным святым обетом, данным над мощами святого Людовика?

Королева потянула его за рукав, и он, отвернувшись от меня, перенес все свое внимание на нее.

Морэй и леди Маргарет чуть отошли от остальных и тихо перешептывались друг с другом. Граф Роутс танцевал с леди Морэй, Мэри Флеминг играла на лютне. Вечер снова стал похож на все прежние вечера в Лохлевене. А собственно, случилось ли что-нибудь вообще? Если я сейчас закрою глаза, получится ли у меня притвориться, что все идет, как шло, своим чередом?

Рэннок Хэмилтон не стал ни танцевать, ни петь, ни пить вино. Он молча вышел из большого зала замка, и, к моему великому облегчению, никто не позвал его обратно.

Мы отправились в Эдинбург на рассвете. Сквозь окутавшую озеро невысокую пелену весеннего тумана мы плыли с острова, на котором стоял замок Лохлевен, на берег, разместившись в двух лодках: в одной – королева, граф Морэй, Мэри Флеминг и я, в другой – граф Роутс, Рэннок Хэмилтон и два церемониймейстера королевы. Леди Маргарет Эрскин осталась на острове со своим законнорожденным сыном Уильямом Дугласом и его женой, а Никола де Клерак велел передать через одного из слуг замка, что ему нездоровится и что он последует за нами через день-два. Я не могла поверить, что он и впрямь захворал – я просто не могла представить себе Нико хворающим, во всяком случае, вчера вечером он был совершенно здоров. Быть может, это леди Маргарет как-то заставила его остаться в замке или Морэй с Роутсом измыслили какую-то хитрую уловку, чтобы разлучить его с королевой? А может статься, он просто-напросто не нашел в себе сил взглянуть мне в лицо после того, как вчера вечером оставил меня ради королевы? Я раздувала в душе свою обиду на него, потому что это был единственный способ не признаваться себе самой, что без него я чувствую себя испуганной, потерянной и одинокой.

На востоке, за нашими спинами вставало солнце, золотом и лазурью вырисовывая силуэт замка Лохлевен и на наших глазах выпивая весь туман. Наши лошади стояли в конюшнях сэра Уильяма Дугласа в деревне Лохлевен; Уот Кэрни находился там же, вместе с Лилид. Он сразу же понял, что со мною что-то не так, но Морэй и Роутс неотрывно следили за мной – неужели они воображали, что я могу сбежать? И куда же, по их мнению, я могла скрыться? – так что у меня не было никакой возможности объяснить ему, как обстоят дела. Хотела бы я знать, что он подумает о моей капитуляции, когда узнает? И скажу ли я им когда-нибудь: Уоту, Дженет, тетушке Мар – что я сдалась отчасти ради того, чтобы спасти их от тюрьмы или даже чего-нибудь похуже?