готова, но имя Аны хлестнуло болью. Воспитанница Острова Леса была привычна к ударам плетью — спасибо Маргаре! — не плакала даже в детстве. С самого утеса держала взаперти свое горе. Той ночью ее стойкость обрушилась, погребая Дельфину где-то бесконечно глубоко.

“Почему ты не предупредил меня, Господин мой?! Почему не уберег? Почему — Ана?!”

Дельфина вскочила, жестом позвала Меду себя сменить, и кинулась через борт на берег. Не к спорящим тэру, а побежала прочь, даже не думая, безопасно ли это. Ноги подкосились, уронили ее на песок, и тогда она, наконец, закричала. Не в полный голос, как ей хотелось, а, прикусив руку до крови. Душило детское чувство — не справедливо! Что с того, что она понимала: судьба — просто случайность, складывается, как придется. Нере-Пряхе нет дела до того, что она прядет. А, может, и Пряхи никакой нет, выдумки Старух, как говорил Теор. Если б она разрыдалась, остальные сделали бы вид, что не смотрят на нее. Так их учили относиться к слезам. Ей не рыдать хотелось, а выть и грызть борт зубами. Как ребенок, кататься по земле и визжать. Маргара уже никогда ее не выпорет! На утесе Наэв собой закрыл ее от стрел, и Дельфина этого не забудет — а что толку?

— Мара, старая ведьма, что ж ты делаешь!

С шеи она сорвала ожерелье из ракушек, резко, словно хлестнув богиню по лицу, швырнула его в воду:

— Вот моя жертва тебе, Мара! Ракушки, мертвые, как ты сама. Хватит с тебя крови!

… спор притих, с корабля взвизгнула Тина:

— Я??? Ни за что!!!

Интересно, чем бесстрашную Тину сумели так напугать?…

Море не всколыхнулось от слов Дельфины, Мара не утащила ее своим змеиным хвостом. А, впрочем, Дельфине было все равно. Если б богиня появилась перед ней, разбойница вцепилась бы в ее седые волосы.

Амулет

В эти же часы далеко от Дельфины происходили события, о которых она узнает много лет спустя. Накануне конюх рыцаря Угберта Виланского выпил лишнего и решил удивить случайного знакомца в таверне. Рассказал о хромоножке с Островов.

— Двух славных воинов подстрелить успела! Прежде, чем мой господин ее настиг.

Конюх не мог понять, отчего его молчаливый собеседник резко вскочил, едва не опрокинув деревянные чаши на столе. Снова сел, почти рухнул на скамью. До сих пор он казался конюху намного трезвее, чем ему полагалось быть.

— Ведьмы с Островов, — повествовал виланский слуга, — никогда не промахиваются. Знаешь, какой лучник всегда попадает в цель? Тот, кто первую свою стрелу выпустил в Распятие.

— Как зовут твоего господина?

Конюх сначала ответил, а потом уже всполошился: новый знакомый даже имени своего пока не назвал. Вертевшиеся на языке вопросы регинец побоялся задать. Чужак был безоружен, но что-то подсказывало: безопасней будет остаться в неведении. Странные, очень светлые глаза незнакомца вспыхнули такой яростью, что конюх мгновение не сомневался: сейчас этот сумасшедший задушит его не понятно за какую провинность.

— Говори! Хромоножка… досталась им живой? Им… всем?…

Конюх испуганно заверил, что этого не было, для убедительности поделился своими знаниями об островитянах:

— Да ты слышал когда-нибудь, приятель, каковы их женщины? Детей они рожают от родных братьев, а то и от самого дьявола морского! У нее, у этой хромой, была дудочка в руках, не иначе, как своего покровителя звала.

Конюх набожно перекрестился. Светлоглазый бессмысленно повторил:

— Дудочка…

— Вот мне один ученый человек рассказывал: давно когда-то были воительницы, которые одну грудь себе с детства прижигали. Уверен, и морские сучки так делают — одна их нечисть знает, зачем.

Не поднимая головы, человек спросил:

— Ты видел когда-нибудь островитянок?

— Да сохранят меня святые! А ты видел?

Он кивнул, и конюху захотелось удовлетворить любопытство:

— Приятель, а правда, что у них ###, как у мужчин?

Собеседник окинул его пустым взглядом и безумно рассмеялся, сотрясаясь от хохота, выговорил:

— Как, по-твоему, они детей рожают, если у них…?

Конюх засмеялся вместе с ним. А он вдруг уронил голову на стол и зарыдал, даже не пытаясь скрыть слез.

— Ты совсем пьян, друг…

На другой день Угберта Виланского на пустынной дороге нагнал вооруженный всадник. Предупредил:

— Можешь позвать на помощь.

Рыцарь был лет на двадцать старше внезапного врага, всякое успел повидать — но в глубине души содрогнулся. Зловещее впечатление производил незнакомец. Быть может, из-за слишком светлых глаз — нечеловеческого какого-то цвета.

— Не бойся, регинец, я не стану привязывать твое тело к дереву воронам на потребу.

Угберт начал понимать, но было поздно — единственный удар пронзил его насквозь. Светлоглазый не улыбнулся победе, но и не вонзил копье второй раз, наслаждаясь местью. Было время — в другой жизни — когда одна мысль об убийстве вызывала в нем отвращение. Был день, когда он зарубил сдавшегося врага и думал, что земля должна поглотить его живьем. Но даже малыш Ирис — такой же мальчик, как убитый — продолжал сидеть с ним рядом, словно ничего не случилось. Был момент, когда он осознал, что убивать до смешного легко, человеческая жизнь хрупкая, как сухая ветка, а стоит и того меньше. Сейчас он ничего не чувствовал, даже во сне видел одну темноту.

На закате возле утеса появилась лодка. Медленно прокралась поверх острых камней, замерла на мелководье. С нее сошел человек. Тела убитых бросили без погребения, и многих он узнал. Маргару, например, которая — невероятно! — показалась ему удивительно беззащитной. У наставницы было правило: если нашалившему воспитаннику удавалось удрать из ее железных рук, его прощали. В одиннадцать лет он рванулся с такой силой, что повалил ее на землю. Все ахнули, а Маргара улыбнулась и похвалила его. Хорошо она все-таки учила.

Подходить к мертвым он не стал. Если найдет между ними Наэва, то лишь пожалеет, что не его руками свершилась месть. Но что-то подсказывало ему: этот, Ану не сохранив, ушел живым. В Рогатой Бухте Наэва среди трупов не было — такие живут долго! Если ж он увидит бывшую сестренку Дельфину… Изгнанник даже думать об этом не хотел. Ну, а прочие, враги и предатели, которым Наэв, должно быть, еще повторяет свою ложь, его не интересовали,

Та, ради кого он пришел, была до сих пор привязана к дереву, и Теор остановился на расстоянии, пару мгновений медлил, прежде, чем подойти. Как же давно он ее не видел. Да и Теором его не называли так давно, что уже начал забывать это имя. Он перерезал веревки Акульим кинжалом, который