жизни. И вот именно сейчас, когда он так нужен… Она сделала самое очевидное — Акульим зубом Наэва вскрыла вену и дала вытечь отравленной крови. “Насыться, Мара, и уходи”. Быть может, ядовитая кровь — на вид, впрочем, самая обычная, густо-вишневая — пришлась не по вкусу Госпоже Смерти? Дельфина видела, что не помогло.

— Намочи рубаху в Море, — сказала она Меде. — Переоденем его в мокрое, должно помочь, — склонилась к Наэву, сжала его руку: — Потерпи, я сейчас…

В своем сундучке с зельями, снадобьями и мазями — даром островных трав — Дельфина нашла отвар ивовой коры. Закляла иву снять жар по велению Каэ и Дэи — отца и матери всех растений. Бросилась обратно к Наэву — и поняла, что он намертво стиснул зубы. Чертыхнувшись неподобающими Жрице словами — чего обычно она не делала — Дельфина снова взяла его кинжал. Знак Алтимара, душу предка, который должен же помочь! Провозилась бесконечно долго, но все же смогла разжать словно в судороге сведенные челюсти и влить отвар. И — его тут же вывернуло. Она попыталась еще пару раз. “Ну давай же, братик, по глотку.” Все было без толку. Не зарыдала Дельфина лишь потому, что не умела.

Рейда без Главаря не бывает. “Плясунья” растерянно ползла на запад, по инерции, по последнему приказу Наэва. Остановились у первого берегу, что показался команде безопасным. Всякое случается в рейдах, но даже тэру вдвое старше Дельфины не помнили такого невезения. А нет худшего, чем думать о плохом.

Ей было безразлично, что там решит команда, она даже на берег не сошла. Пусть выбирают другого Главаря или возвращаются на Острова без единого зернышка. Отчаянным усилием Дельфина держалась в шаге от паники. И старалась гнать прочь то, что ощущала: незримую стену, сквозь которую ей не пробиться. Наэву стремительно становилось хуже, тело сочилось огнем, не переходящим в пот. Лоскут Белой Ленты — ее Ленты, бережно хранимый на удачу! — терял силу, казался обычной тряпкой, когда Дельфина вложила его в руку брата. Заставляя его пить хотя бы воду, охлаждая лоб мокрым полотном, она чувствовала, как сопротивляется всем ее знанием демоница с реки Фло.

“…возьми все мои силы… услышь меня… Я так хочу. К ночи станет легче”. Иногда у Дельфины получалось — захотеть так, чтобы сбылось. “Убирайся, дева-лучница. Иди на север, восток и запад, иди в леса, иди к регинцам”. Не сегодня. Вихрь много сильнее Дельфины отшвырнул прочь ее чары. “Матушка Медуза, — взмолилась она, — пошли знак, научи меня. Хона, Маргара — вы бы знали, что делать!” Из живых она могла посоветоваться лишь с Тиной — ту тоже когда-то Медуза обучала, впрочем безуспешно. Коротышка снисходила до перевязывания ран, если не находила, кому перепоручить. На большее у нее не хватало терпения и сочувствия.

— А ты в отчаяние, раз спрашиваешь меня, — прищурилась Тина. Она тоже не сошла на берег — видно, и ей было все равно, что будет. Пока Дельфина и Меда суетились вокруг Выбранного Главаря, Тина по-кошачье грелась на заходящем солнце и единственная на “Плясунье” выглядела так, будто ничего не случилось. — Уйти с утеса живым, чтобы подохнуть от лихорадки! Везет твоему братцу так же, как всегда.

— Дева с реки Фло не настолько сильный демон, — возразила Дельфина. — Многие от ее стрелы не умирают.

Тина согласилась:

— Только те, кому не везет, — и добавила безжалостно: — Он не хочет жить, неужели не понимаете? Он загонял себя до смерти — сколько дней? Пять? Специально. Хромоножка с детства обоих держала на привязи, оба любили ее, как сумасшедшие. С Теором наигралась и погубила, теперь тянет за собой второго. К Маре эта бестия одна не уйдет.

Меда держала голову Наэва на коленях и от слов Тины разрыдалась. У Дельфины не было сил даже разозлиться. Ненавидит ли мать Теора Наэва — ведь есть, за что! — или ей ни до кого нет дела? Дельфина чувствовала сестренку рядом, по ту сторону стены, которую почти осязала руками. Конечно, коротышка болтала злобную чушь, как всегда. Ана или ее тень никогда бы любимому зла не причинила и дочь не оставила бы круглой сиротой. Но вдруг судьба этих двоих — быть навсегда вместе, как они и клялись много раз? Дельфине хотелось выпороть себя за беспомощность. За все россказни, что она умеет исцелять. Ее знания иссякли. Жертву Маре принести? Ана приносила перед каждым набегом — и кого ее жертвы защитили?

А на берегу тэру о чем-то жарко спорили, и ветер доносил до нее убежденный голос Ириса:

— … не говорите, что я один это видел! Нас должны были превратить в решето — почему лучники стреляли, как слепые старухи? Почему из десяти стрел одна в цель попадала? Вы помните, как она призвала ветер?

— …Милитар…, — Наэва бесконечно обтирали водой, а он метался во власти видений, вырываясь из успокаивающих рук Дельфины, — Выбранный Главарь… мне надо рассказать…

Обычно немногословный, в бреду он говорил, кажется, больше, чем за всю жизнь. А под мокрой рубахой сердце стучало так, будто вот-вот проломит грудную клетку. В кошмарах Дельфине будут сниться не гигант и не утес, а следующие дни и ночи. Она ждала и ждала испарины, за которой жар спадет хоть на время, — ведь при лихорадке озноб, жар и пот сменяют друг друга. Но Наэва будто кто-то запер в пожаре. Она перебрала все заговоры, какие знала. Невольно думала о смерти Сагитта — тот умер, посинев и задохнувшись, потому что сердце колотилось слишком быстро и разорвалось. Конечно, отец Наэва был тогда старше вдвое.

— …ты мог просто вернуться… почему не вернулся?…

— Утром станет легче, — обещала Дельфина. — Это просто сны, братик. Пожалуйста, выдержи…

Знала, что саму себя успокаивает, слышит корабль, слышит и жалеет ее Море, а Наэв смотрит сквозь нее и говорит с кем-то, кто сейчас далеко. Вцепившись в его руку, словно так могла удержать, женщина удивляться не переставала: тело горит, а рука ледяная. Так и бывает при лихорадке, но это же глупо — как случайная стрела, как камень на дороге. Гиганта не она убила, а собственная его беспечность. Гигант сразил Маргару. А Дельфина, выходит, отомстила, хотя не любила матушку, и мечом владела куда хуже наставницы. Да и что за безумие — армиями собираться ради убийств, а потом мстить друг другу за то, что убивают? Маре достаточно лишь приказать своим слугам… Все смерти нелепы, все жизни бесценны! Наэв задыхался в бреду. Чье имя он рано или поздно назовет, Дельфина знала, думала, что