И Бьянка нырнула туда, рыдая от горя и страха, и желая в тоске попасть туда же, где сейчас пребывает ее сестра, Лукреция.

«Смерть примирит нас, — думала Бьянка, растворяясь в ослепительной белизне. — И в далекой стране за чертой я не буду одинока…»

Но вот странная вещь!

Свет, ослепляющий ее, начал тускнуть, пропадать, и очень скоро Бьянка обнаружила, что летит свободно в темнеющем вечернем небе, и впереди виднеются какие-то постройки, крепостная стена и темные провалы окон на стенах замка… Замка коршунов, несомненно! Только у них дома грубые и тяжелые, окна — словно вырубленные топором квадраты.

Барбарох, кажется, упал в обморок, не вынеся ужаса полета и испугавшись света. Бьянка прислушивалась к тишине в своем разуме и усмехалась. И этот ничтожный человек пугал ее чем-то?! Этот рыхлый, никчемный любитель помучить, который на поверку оказался отчаянным трусом, который не мог перенести и намека на страдания — верно оттого, что слишком хорошо знал, какую боль можно причинить, — который напугался бы и занозы, загнанной под ноготь, осмелился стать Двуглавым?! В глубине души Бьянка надеялась, что он тут же и помер, но тяжесть на сердце и темнота в путающихся мыслях говорили ей обратное — Барбарох был жив…

Но сейчас ей не хотелось думать о Барбарохе и гадать о том, что с ним произошло. Бьянку больше беспокоило то, отчего ее вынесло именно сюда, в земли Коршунов, когда она молила о вечном покое и о близком человеке в посмертии. Недолго думая, она взлетела на подоконник окна, которое маячило перед нею, и скакнула в комнату.

Отсеченные Бражником перья обратились в кружевную оборку, которая волочилась за Бьянкой, туфельки ее, испачканные в королевском саду, все еще были мокры и оставляли на полу темные следы, но сомнений быть не могло: она перенеслась за многие земли, за леса и моря, и оказалась в землях у Коршунов, а не в посмертии.

В посмертии не нужны дома. В посмертии на грубых столах не стоят угощения и крепкое вино — Коршуны предпочитают пить очень горький алкоголь, от которого перехватывает дыхание и сразу слабеют руки и ноги. В посмертии не разжигают каминов, чтобы согреться, не кутаются в меха, сидя близко к огню, и не тянут дрожащих ладоней к пляшущим языкам пламени…

— Лукреция!? — удивленная, воскликнула Бьянка, приглядевшись к человеку, скорчившемуся в неудобном кресле с высокой спинкой у камина. — Это… ты?!

Лукреция не ответила; она лишь обернулась к сестре и посмотрела на нее таким взглядом, что Бьянка отшатнулась. Глаза Лукреции были пустыми, словно замерзшими, подернутыми льдом.

— Ты жива?! — потрясенная, произнесла Бьянка, шагнув ближе к сестре. Та не ответила, отвернулась к огню и потерла ладони, словно ей все еще было зябко. — Ты спаслась, о, святые крылья! Королева не убила тебя, какое счастье! Но… Отчего ты молчишь? И что ты делаешь тут, у Коршунов?..

Бьянка оглянулась, словно до нее только что дошло, где она и радость ее поутихла.

— Этот же самый вопрос я могу задать и тебе, — зло ответила Лукреция, ухмыляясь и кутая плечи в меха. — Что ты тут делаешь? И как добралась сюда так быстро?

— Я, — Бьянка замешкалась на мгновение, но потом подавила свой страх и сомнения, и ответила прямо и честно. — Ты же знаешь, я одержима. Я ношу в своем разуме чужака, и он…

— Он Двуглавый, — тусклым, безжизненным голосом подвела итог Лукреция, все так же глядя замороженными глазами в огонь. — Точнее, вы оба и есть Двуглавый. Я знаю это, я это сразу поняла. И что же?

— Я хотела убить себя, — со стыдом отозвалась Бьянка. — Я кинулась в свет. В Тайные Врата. Он, тот, второй, что живет в моем разуме — он заставлял меня делать ужасные вещи… убивать… предавать… я не хочу всего этого, я избрала смерть! Ты себе не представляешь, как это страшно и мерзко — то, чего он хотел от меня…

— А я наоборот, — глухо ответила Лукреция, снова с ненавистью глянув на Бьянку. — Я убью любого, предам и обману, лишь бы выторговать у смерти еще хоть час, хоть миг. Поэтому я тут.

— Что?.. — осеклась Бьянка, отступив на шаг от сестры, которая своим остекленевшими глазами пугала ее все больше.

— Я умерла, Бьянка, — просто и страшно ответила Лукреция, глядя на сестру строго, не мигая, словно Бьянка была в чем-то виновата пере нею. — Королева вышибла из меня жизнь, как пыль из старого платья, — Лукреция снова усмехнулась, видимо, в деталях припоминая свою бесславную кончину, когда страшная металлическая раскаленная коса расстегнула ее платье, превратив красивые ткани, ленты и кружева в пыль, разодрала ее грудь и выпустила изумленную душу. — Коршун, что забрал меня с собой, дал мне второй шанс, вернул мне жизнь. Магическое сердце; оно холодное, словно ледяное. Но это ничего; скоро его магия овладеет мной, я умру окончательно и стану кем-то совсем иным. А за это, — Лукреция усмехнулась, — за возможность жить дальше, я служу Коршунам. Я выполню любой их приказ. Расскажу, например, что Врата открывались, а это значит, что Король сейчас полетел с благословением, и он скоро будет очень уязвим. Мы его поймаем и заставим отдать нам все королевство. Все, все до крошки, до последней золотой крупинки — все я отдам Коршунам. И тебя я отдам им — твой подселенец ведь молчит сейчас? — Лукреция снова хохотнула, цинично и страшно. — А без него ты всего лишь трусливая, глупая, никчемная девчонка…

Бьянка смотрела во все глаза — и не верила тому, что видела и слышала.

— Ты готова предать Короля?! — потрясенная, прошептала она. — Но ведь ты любила его! Вспомни — ты его любила, и погибла из-за этого! Как можешь ты желать теперь ему падения? Как ты можешь отдать его на растерзание Коршунам!?..

— Я и сейчас люблю его, — ответила Лукреция. — И я возьму его, — она снова посмотрела на Бьянку, но сейчас в ее глазах танцевали языки пламени. — Я возьму его самого, без короны. Она мне не нужна — только он. За свою службу я упрошу Коршунов, они отдадут его мне.

Все это Лукреция твердила ужасно бесцветным, бесстрастным голосом, словно в полусне, и Бьянка задохнулась, словно липкий ночной кошмар разворачивался перед ее взором.

— Ты одержимая! — произнесла она. — Святые крылья, да ты безумная!

— Да, — ответила Лукреция. — Я безумна. Я болею им. И поэтому Король должен стать моим. Только моим. Мой Влад…

— Он не твой! — ощущая лютую злость, накрывающую ее с головой, прорычала Бьянка. В голове ее вихрем пронеслось множество мыслей, о том, что упрямство Лукреции — это ничто иное, как скрытое сожаление о потерянной жизни и попытка доказать, что все было не зря, не зря… — Ты же знаешь, его невозможно заставить! Он все решает для себя сам, и никогда не покоряется, никогда он не согласится любить тебя и не откажется от той, что ему дорога!

— Если у него будет новое, холодное сердце, как у меня, — торжественно ответила Лукреция, — то он уже не будет любить свою Королеву. Мы будем с ним одинаковы — создания, оживленные хрустальными сердцами, — и у него не останется выбора. Он пробудет Вороном очень недолго; затем он забудет как летать.