его заставил непонятный треск, явно произведенный живым существом. Габриэль замер, вслушиваясь в тишину. Может, какой-нибудь зверек, сбитый с толку путаницей с временами года, не вовремя вышел из спячки? Лиса? Белка? Полевка? Или это... слишком любопытный человек?

Габриэль еще некоторое время продолжал всматриваться и вслушиваться, но ничего не заметил. Ну и ладно. Он снова забрался в пещеру. В ней было сухо и тепло, ветер туда не задувал.

Конечно же, Габриэль, как и все в окрестностях Мюроля, слышал о пещерах Жонаса.

Жонас... Еще одно совпадение. Если только имя от­цу Тома дали не в честь странных вулканических пещер в возвышавшейся над долиной скале из красного туфа. Габриэль читал, что эти пещеры, вырубленные троглодитами больше двух тысяч лет назад, образовали доисторический жилой дом: пятьсот метров в длину, сто в высоту, пять этажей, семьдесят комнат. Лабиринт, в котором могли жить около тысячи человек.

Он успел заблудиться там, но выручили таблички с указателями. На зиму здесь все закрывали, и вероятность того, что в пещеры забредет какой-нибудь турист, была невелика.

Согнувшись, Габриэль пробирался по узкому проходу, пока не дошел до одной из самых далеких пещер. Пекарня. Здесь он хранил свои вещи.

Тесное помещение встретило его приятным теплом и чудесным запахом. Он оставил печься на углях в очаге несколько каштанов. Очаг, выдолбленный в туфе, согревал так же исправно, как и две тысячи лет назад. Достаточно поджечь несколько веток из припасенного здесь хвороста, закрыть тяжелую деревянную дверь, чтобы можно было согреться, высушить одежду и... ждать.

Дым не выдаст, подумал он, день сегодня пасмурный. Но все же с ножом он не расставался. Расслабляться нельзя. До сих пор ему все удавалось, никто его не видел, никому бы в голову не пришло, что он здесь. Вот так и дальше надо действовать — спокойно, вдумчиво. Очистить несколько горячих каштанов, запить водой, а потом неспешно, стараясь не шуметь, обойти свои владения.

Он уже успел осмотреть часовню, большой зал, пекарню и десяток спален, но пока в этой головоломке недоставало одной детали, главной...

Снаружи снова что-то затрещало.

На этот раз Габриэль отчетливо услышал. Неужели опять придется пробираться к выходу? Наверняка это птица села на замерзшую ветку или грызун почуял запах каштанов и потянулся к теплу. Лучше загасить огонь и углубиться в коридоры в скале, исследовать новые комнаты.

Сколько у него времени? Заметили ли жандармы его отсутствие? С кем они уже поговорили? Что сказала им Мадди? А доктор Кунинг? Что выболтала ведьма Астер? Выдала его?

Он должен остерегаться еще больше, чем всегда.

Если кто-нибудь приблизится — заяц, собака, человек, — нужно быть готовым нанести удар.

Он не стал дожидаться, когда испекутся каштаны, позволил огню угаснуть — не стоило рисковать.

И все так же пригнувшись, выставив перед собой нож, двинулся ко входу в один из коридоров.

Он должен быть готов нанести смертельный удар.

Убить, когда найдет ту последнюю комнату, где еще не побывал.

Комнату с побеленными известкой стенами.

Мертвецкую. 58

— Вспоминайте, мадам Либери, вспоминайте.

Леспинас в пятнадцатый раз задавал все те же вопросы. Я по-прежнему лежала на диване, он сидел напротив. Чего он добивается? Чтобы я раскололась? Заткнула дыры в своих воспоминаниях историей, которую ему хочется услышать?

— Я хочу помочь вам, мадам Либери. Бывает, что правда не одна, иногда их несколько.

Он что, рассчитывает поймать меня на эту приманку?

«Иногда их несколько...»

Во мне живут несколько личностей, ты на это намекаешь, лейтенант? Я шизофреничка и отказываюсь это признать? Доктор Либери и мисс Истери?

Нет! Я не поверю в их теорию. Я не сумасшедшая, это они хотят довести меня до помешательства, я должна стоять на своем.

Я не сумасшедшая, меня хотят довести до помешательства.

— Хорошо, давайте начнем все сначала, — терпеливо предложил Леспинас.

Топот наверху помешал ему продолжить. Еще через мгновение кто-то сбежал по лестнице.

— Эрве, Эрве! — Голос капрала Лушадьер. — Эрве, Амандине плохо.

Не дожидаясь разрешения лейтенанта, я вскочила с дивана и кинулась к двери. Лейтенант меня не удерживал. Мы поднялись наверх, впереди Леспинас, я за ним, Лушадьер замыкающей, чтобы за мной присматривать. На шум прибежали и Нектер с Савиной.

Состояние Амандины с утра, кажется, было стабильным. Насколько я поняла, меня обвиняли в том, что я ввела ей сильное обезболивающее, опиоид, из-за передозировки которого умерло больше людей, чем от самых ходовых наркотиков. Теперь ее состояние внезапно и резко ухудшилось. Она сжалась в комок на кровати и не реагировала ни на звук, ни на боль, когда ее щипали. Дыхание было прерывистым и неумолимо замедлялось. Все симптомы передозировки. Кожа сильно побледнела, стала почти синюшной, надо было действовать без промедления...

Леспинас вытащил телефон и, выскочив на лестничную площадку, ругался с врачами скорой помощи.

— Какого черта вы возитесь! Плевать я хотел на погоду! У нас здесь беременная женщина, в Фруадефоне, выше Мюроля.

Сердцебиение у Амандины стало неровным. За короткими судорогами следовали бесконечно долгие секунды, когда она переставала дышать. Лушадьер ме­ня к ее кровати не подпускала. Нектер и Савина кинулись к Амандине.

— Я понимаю, что вы не можете прислать вертолет! — орал Леспинас. — Я всего лишь прошу вас приехать как можно быстрее!

Я заметила в углу свой медицинский чемоданчик, Саломон его позаимствовал, чтобы мне же и оказать первую помощь.

— Они едут, — выдохнул лейтенант, закончив разговор. — Но в лучшем случае будут через полчаса. Никто не знает, что творится на дороге.

Нектер замер. Савина держала Амандину за руку, старалась не дать ей пошевелиться, то есть делала именно то, чего делать не надо. Амандине сейчас требовалось сдавливание грудной клетки, хотя одного этого будет недостаточно.

— Ну что за бардак, — ругался Леспинас, — и что я за кретин! Отослал Саломона — единственного, кто мог бы оказать первую помощь.

Лушадьер по-прежнему стояла между мной и кроватью. Она посмеет меня остановить? Я резко оттолкнула капрала и схватила свой чемоданчик.

— Через минуту, — сказала я, — Амандине перестанет хватать кислорода. Через две последствия для ребенка станут необратимыми. А через три и он, и мать умрут.

Лушадьер испугалась, Леспинас был в нерешительности, Нектер закрыл глаза, Савина молилась.

Амандина задыхалась. После каждой судороги остановка дыхания была все более долгой. Сердцебиение замедлилось настолько, что сердце, казалось, вздрогнуло в последний раз и больше не забьется.

— Действуйте! — крикнул лейтенант.

Я ринулась к кровати.

— Нектер, Савина, держите ее.

Они, навалившись всем весом, держали руки Амандины, Лушадьер с Леспинасом держали ее ноги. Время для массажа сердца было упущено.

— Инъекция налоксона должна ее успокоить. Она снова задышит нормально. Если через час не приедет «скорая», надо будет сделать второй укол.

Действовать надо было точно и уверенно.

Амандина, которая весила, должно быть, не больше пятидесяти килограммов, умудрялась дергаться, несмотря на то что ее удерживали четверо.

— Держите же крепче!

Восемь рук зажали Амандину в тисках, по две на каж­дую руку и каждую ногу, и она на несколько секунд замерла. Я воткнула иглу ей в плечо.

И выдохнула.

— Все, можете отпускать.

Они по-прежнему смотрели на меня с опаской.

Неужели так и не поняли, что даже если я совершила что-то такое, о чем напрочь забыла, здесь и сейчас они имеют дело с доктором Либери,