– Чистый огонь, – представил Лале, делая жест рукой.

– А говорили, что его долго разводить, – произнесла Ольжана одними губами, глядя то на пляшущие белые языки, то на покойницу в домовине. Не кощунственно ли так много говорить при ней?..

– Для суда такой не сгодится. – Лале зажёг от очищенного огня свечи и вернул их в подсвечник. Разогнал ладонью ладанный дым. – А для отчитывания – вполне.

Ольжана положила руки на скамью, сжала обтёсанный край. Ей нравилось, как в бане было душисто и умиротворённо – светлый островок посреди южной ночи. И как далеко было всё, что её пугало, – долгие степные дороги и дремучие леса, разбойники и чудовища.

Лале тяжело поднялся, сделал несколько шагов к домовине и остановился у головы покойницы. Перехватил стихарь и очертил круг ладонью с выпрямленными пальцами.

Ольжана пожалела, что Лале снова стал читать по-иофатски – но, наверное, как башильер, он не мог позволить себе другого. Хотя даже в стихирах на языке, который Ольжана не понимала, было своё очарование. Мысленно она пожелала душе покойницы как можно легче и безболезненнее перебраться на другую сторону – какой бы та ни оказалась.

Лале вложил покойнице в руки веточку сухой лаванды – Ольжана положила бы и веточку полыни, ну так, на всякий случай. От нечисти и злобных духов. Но её совета не спрашивали, поэтому она только молчала и слушала. Любовалась горящей лампадкой и свечами, охваченными чистым огнём. Рассматривала узоры на погребальной одежде и сравнивала их с теми, что вышивали на её родине. А потом поймала себя на мысли, что дольше, чем что-либо, она разглядывает Лале. Ей нравился его голос – он казался звучнее и ниже, чем в обычной речи, – и нос с отцветающим кровоподтёком на горбинке, и ссутуленные плечи с чуть скошенной спиной, и чёрное одеяние, и щёки, заросшие тёмной щетиной, и прищуренные глаза, и даже рваные шрамы – было в них нечто загадочное, кроткое и печальное, а Ольжана понимала, что ей много-то и не надо, чтобы расчувствоваться и увлечься.

Она запоздало подумала, что надо бы попросить для него воды – опыт опытом, а тяжело так долго читать без остановки.

И вновь разглядывая его лицо, повёрнутое к ней полубоком, и линию плеч и рук, Ольжана одёрнула себя: вот это уже – точно кощунство. Заглядываться на монаха прямо у домовины с усопшей.

Скрипнула дверь – вернулась жена бондаря. Она несла поднос, уставленный вещами – Ольжана не рассматривала их все, должно быть, там были ещё свечи и обереги, которые местная церковь не считала противными Дланям. Но главное: Ольжана увидела кувшин с чашей. Значит, жена бондаря – умница и сама догадалась принести Лале воды.

Ольжана встала со скамьи, потупилась. Она тут же почувствовала себя лишней – нужно дать жене бондаря погоревать и спокойно пообщаться с черноризцем. Чего она будет мешать?.. Мельник наверняка уже приготовил ей баню – а Ольжане следует умыться до того, как вернётся Лале, чтобы уступить ему место и не задерживать. Он и так устал.

Ольжана поклонилась жене бондаря и тихо пособолезновала. Осторожно обошла домовину и выскользнула вон.

* * *

Ольжана натянула чистую рубаху на распаренное тело. Сжала ладонью мокрые кудри, растёрла шею.

Ей нравилась баня мельника – маленькая, но добротная. Здесь пахло тёплым деревом и мылом, а света хватало ровно на то, чтобы Ольжана не чувствовала себя неуютно, – хотя для человека её воспитания баня после захода солнца уже казалась опасной. Йовар, сам соблюдающий множество колдовских правил, смеялся над её деревенскими страхами – их у неё было так много, что на второй или третий год обучения Йовар загнал её в чащу и запер в месте, которое она боялась ещё больше, чем ночную баню.

Давным-давно, ещё до Йовара, кто-то выстроил в Чернолесье часовню – может, тогда там и чащи-то не было, только поляна, которую позже поглотил лес. Часовню посвятили Перстам, но вскоре её осквернили язычники и колдуны – а что может быть страшнее, чем осквернённое светлое место?

Йовар тогда понадеялся выбить клин клином и навсегда расправиться с пугливостью и мягкотелостью Ольжаны – велел ей продержаться в часовне до рассвета. Ольжана до сих пор помнила, до чего это была жуткая картина: чёрная церквушка со стрельчатой треугольной крышей. Вокруг – ни души, только несколько могил да бесконечные деревья, которые сварливо трещали на ветру.

Да, подумала она. Наверное, пора была как сейчас – поздняя весна или раннее лето.

Тогда Ольжана спросила у Йовара, можно ли наворожить огонь – это она уже умела. Йовар сказал, что если она так поступит, то значит, её пока ещё не обретённая оборотничья форма – овца; ведь любой знает, что свет в окне, словно мотыльков, привлекает тех, кто рад бы сойти за человека, но человеком не является. С другой стороны, огонь отпугивает лесных чудовищ – а ведь Ольжана ничего не умеет, да? И даже с плохоньким пущевиком не справится, бесполезная девка?..

Ольжана хмыкнула воспоминаниям и стала распутывать волосы. Будет ли Йовар груб с ней так же, как в юности, когда приедет на суд в Тержвице? Или в железных цепях особо не подерзишь?

«Так что выбирай, – сказал ей Йовар тем вечером, – зажигать тебе огонь или нет. Но вот совет на любой случай: не выходи за порог. Даже если тебя будут убеждать. Уж лучше этот пальчиковый домишко, чем то, что снаружи».

«Пальчиковыми домишками» Йовар называл все церкви, посвящённые Перстам.

Влажные кудри никак не распутывались. Ольжана вздохнула и оставила их в покое. Она устроилась поудобнее и решила, что ещё немного отдохнёт после купания, прежде чем начнёт одеваться.

Почему, спросила она себя, её до сих пор так ранят воспоминания о том нехорошем, что случалось с ней при Диком дворе? Ведь было много радостного и смешного – как они вместе с Юргеном и Бойей искали русалок или заклинали снежинки над замёрзшим озером (Ольжана боялась ступать на лёд, а Бойя и Юрген катались и падали, задорно хохоча) или как втроём тайно отлучались из Чернолесья… Иногда Ольжана – уже после того как научилась чувствовать нити колдовства и выскальзывать незамеченной из владений Йовара – навещала родных. А когда они убегали втроём, то ходили по ярмаркам в чужих деревнях – Длани, подумала Ольжана, какой же она тогда была наивной! У каждого праздничного костра и на каждом пёстром рынке надеялась, что встретит кого-то, кто влюбится в неё