Она запустила руку в прорезь юбки, в карман, и тревожно сжала мешочек с волчьей отравой, который Лале дал ей сразу после их знакомства. Она всё так же его и носила, хотя знала, что никакое растение не в силах отогнать чудовище. Да, подумала Ольжана печально, ей будет не хватать этих бесполезных оберегов, непонятных теорий и захватывающих рассказов.

– Госпожа Ольжана, – пробормотал Лале. – Спасибо. Вы чересчур добры ко мне. – («В чем же?» – мысленно возмутилась Ольжана.) – Но посудите сами: пока вы печётесь о моей жизни, то ставите под удар свою. Как вы намереваетесь связаться с госпожой Кажимерой? Вы умеете передавать колдовские послания?

Ольжана смутилась.

– Нет.

– Значит, пошлёте обычное письмо. В Стоегост или Птичий Терем? А если госпожа Кажимера не там? Но даже если вам повезёт, вы понимаете, сколько это займёт времени? Чем вы будете заниматься до того, как получите ответ, – если получите? Улетать от чудовища в хрупком птичьем тельце?

Ольжана пригладила к вискам пушистые прядки.

– Видимо.

– Видимо, – скривился Лале. – Нет уж. Мне помогли чародеи Драга Ложи, а я согласился помочь им. Я обещал возить вас по Вольным господарствам до тех пор, пока меня не освободят от этого. Вы натерпелись большого страха и пока не можете рассуждать здраво.

– А вы? – Ольжана обняла себя руками. – Вы страха не натерпелись?

– Ко мне чудище в баню не билось.

Ольжана тяжело вздохнула.

– Вы плохо себя чувствуете. У вас болит нога. Вы совсем мало спите последние несколько дней, потому что мы поздно останавливаемся и рано уезжаем…

– Ну, – погладил лоб, – чем раньше мы закончим разговор, тем раньше я лягу спать.

– А…

– Госпожа Ольжана, – Лале устало на неё посмотрел, – сейчас бессмысленно говорить об этом. Давайте сначала доберёмся до Тачераты – во Дворе Лиц будет безопаснее и мне, и вам. Решим там, что делать дальше. И, если захотите, посоветуемся с паном Авро.

Ольжана переплела пальцы в замок, стиснула их до боли.

– Ладно, – сказала она наконец. – Моё дело предложить.

«И дать вам возможность избавиться от меня».

Всю следующую неделю Ольжана была по-прежнему замкнута в себе. Она плохо спала по ночам, вздрагивала от каждого звука. То и дело вспоминала то грохот, с которым сотрясалась дверь бани, то визг убитого незнакомца, то пылающий жёлтый глаз в щели между досками…

– Я слабодушная трусиха, – обмолвилась она Лале в дороге. – И всегда ей была. Не думаю, что смогу пережить всё это и не повредиться рассудком.

Тогда она захотела перевести всё в недобрую шутку, но Лале по-настоящему забеспокоился. Он перестал оставлять её в кибитке наедине с книгами, большую часть которых Ольжана не понимала и читала через силу, – точно боялся, что она правда сойдёт с ума или наглотается каких-то лекарских порошков.

Он подробно расспросил её о нападении и похвалил за сообразительность – может, сказал он, Ольжана и не великая колдунья, зато чудовище от себя отогнала. Лале перестал насаждать ей иофатские трактаты и вместо этого развлекал историями из своего прошлого.

На той же неделе незаметно наступило лето. Мазарьские поля цвели, солнце согревало дороги, а встреченные деревушки выглядели чудо как хорошо, будто кукольные: живописные хаты с соломенными крышами. Пред каждой – уютный дворик с огородом и важными курицами, гуляющими поутру.

Лале стал спрашивать у Ольжаны, о чём бы ей хотелось послушать. Обычно она садилась рядом с ним – уже не просто выглядывала к нему из кибитки – и просила рассказать о его жизни в Хал-Азаре.

Иногда Лале всё же умудрялся прочитать ей выдержки из учёных книг или изложить взгляды на колдовство в разных странах – но чаще покорялся. Правя лошадкой, он говорил и говорил про быт их обители в Хургитане, про шумные восточные базары и пёстрые праздники. Про военные лагеря и шатры в пустыне, где Лале и другие лекари выхаживали раненных в битвах с хал-азарцами. Он живо описывал, как скрипит на зубах песок, как палит солнце и как бессмысленно выглядит любая война, если смотреть на неё с продавленной койки, вдыхая тошнотворный запах гноя и омертвевших тканей. А лоскутов для перевязок вечно не хватает, и жара, Длани, жара такая, что умереть можно…

Лале рассказывал ей, как сидел в зиндане – подземная тюрьма напоминала глубокий колодец из песчаника. Вход в неё – круглое отверстие – закрывала решётка, через которую Лале смотрел на небо, если не лечил знатных пленников. Он рассказывал и о том, как жил в Шамболе достопочтенный Залват, вызволивший его из тюрьмы, – при сказочном дворе эмира. Да и личный дворец Залвата был едва ли не краше эмирского, даром что меньше: разбитый в лучшей части древнего города, украшенный мозаикой и окружённый благоухающим садом.

– Я люблю эту страну, хоть я для неё и чужак. – Лале вздохнул и перехватил поводья. – И остался бы чужаком, даже если бы прожил там не одиннадцать, а все сто лет. Но что со мной сделаешь… Люблю, несмотря на свой плен, постоянные войны и вечный зной. Люди ведь там тоже разные – и далеко не все такие благородные, как Залват. А мне кажется, что я отношусь к ним терпимее, чем к своим землякам. Привык к ним, наверное. А от господарцев – отвык.

Ольжана хмыкнула, глядя на дорогу.

– Вот я ещё в первый день спрашивала, зачем вы вернулись. Сразу было понятно, что вы тоскуете.

Лале почесал заросшие щёки.

– Похоже, вернулся, потому что я дурак.

– Вы не дурак. – Ольжана закатила глаза.

– Да там… Всё сложно, госпожа Ольжана. Хал-Азар беспокойный, и любовь моя к нему такая же, тревожная. Далеко не сразу возникла, кстати. – Лале вздохнул. – Многое поменялось за эти годы. На престол взошёл новый султан – он молод и суров, и тогда даже хал-азарские вельможи стали понимать, как крепок его кулак. Что уж говорить о нежеланных гостях вроде башильеров и войск Иофата и Савайара? В Иофате умер король. Знаете про него? Готфрид Овришский, скорбный брат нынешней весёлой королевы Сэдемеи. Был одним из вдохновителей охоты на ведьм, самой кровавой за последние десятилетия. Его отец ходил в походы на север, к туманным холмам. Он присоединил к Иофату много земель и при этом вырезал не одно племя. Говорят, за это его прокляла ведьма из уничтоженного клана Дун Кхаа. С высоты костра она сказала, что с нынешних пор ни один король не задержится на иофатском престоле, – пока что не соврала. Отец Сэдемеи вскоре сгорел от лихорадки, братья