«Малолетняя дура. – Ольжана мысленно усмехнулась. – Сама себя увози».

Той ночью в часовне она тоже надеялась, что объявится защитник, но никто не пришёл и не спас.

Как сейчас стояло перед глазами: тёмный пустой альков, ямы на месте прогнивших досок и полнолунный свет, бьющий через окно, заколоченное крест-накрест. Дверь Ольжана закрыла на засов и подпёрла церковной скамьёй. Сначала она не собиралась ворожить огонь, но сдалась, когда услышала далёкий вой – может, это был пущевик, или вещая птица-полуночница, или другая чернолесская тварь из тех, с кем Юрген научился ладить в первое десятилетие своей жизни. Тогда Ольжана наколдовала вихрастое пламя, села на скамью перед пустым альковом, боком к окну, и начала молиться всем высшим силам, чтобы просто дожить до утра. И она даже успела понадеяться, что несчастье её минует, – несколько часов она не слышала ничего, кроме звуков ночного леса.

А потом раздался стук в дверь.

Тогда Ольжана чуть не умерла на месте. Затем попыталась взять себя в руки и поразмышлять – может, это Йовар? Или Якоб решил её так разыграть? Кому вообще нужно колотить в двери заброшенной часовни посреди чащи?.. Но когда стук повторился, Ольжана услышала незнакомый голос:

«Зачем ты заперлась?»

Снова стук. И снова – нездешний, подвывающий голос из-за двери:

«Открой, открой».

У Ольжаны даже сейчас побежали мурашки от одних воспоминаний. Что уж говорить о ней той, прежней? Та Ольжана знала только одну ворожбу – на огонь – и ещё не умела превращаться в малиновку. Она будто окаменела и только слушала, как стук в дверь становился более требовательным, а голос сменялся на ласковый, жалобный. Её просили то выглянуть за порог и помочь, то просто отворить дверь, иначе с говорившим случится большая беда. Но когда Ольжана не поддалась – она продолжила сидеть на скамье ни жива ни мертва, – за дверью заскреблись, зарычали. С разбегу ударились так, что заскрипел засов. Начали проклинать и пророчить мучительную гибель, если Ольжана не послушается и не впустит внутрь. Но Ольжана только сжалась в комок – она не смогла бы сдвинуться с места, даже если бы захотела.

А потом грохот оборвался, и в часовне повисла гробовая тишина.

Сколько потом Ольжана жалела: ей нужно было всего лишь взять себя в руки и хотя бы потушить огонь, но нет – она этого не сделала. То ли так боялась темноты, то ли совсем не соображала.

В свете колдовского огня она и разглядела того, кто её напугал. Он оставил надежду пробиться через дверь и теперь стоял под окном: тощий мужчина с синюшным лицом. Щёки его вздулись, глаза впали. На шее болталась петля с оборванным куском верёвки.

Может, это был висельник, решивший распрощаться с жизнью не больше года назад. А может, это был враг Йовара или другого колдуна-чернокнижника, которого удавили на суку ещё до создания Драга Ложи, – Ольжана не знала. У неё не получилось даже завизжать, поэтому она просто вскочила и отпрянула. Гнилой пол под ней продавился, и её нога чудом не соскользнула в брешь.

Мертвец полез в окно. Обхватил две доски, которыми то было заколочено, и потянул к себе до хруста.

Как Ольжане хотелось, чтобы тогда появился хоть кто-нибудь! Чтобы вернулся Юрген, которого Йовар отправил в ближайшую деревушку по пустячному делу, и взял её след. Чтобы её спохватилась Бойя или вдруг ни с того ни с сего подобрел Хранко. Чтобы рядом оказался благородный незнакомец, любящий отбивать девиц от умертвий, но нет – рядом не оказалось никого. И даже рассвет, как назло, не наступал.

Ольжана бросилась к лесенке на колокольню. Лесенка была тесна, а ступени рассыпались под её ногами, но Ольжана всё же сумела подняться – спотыкаясь, обтёсывая руки об перила. Вихор колдовского пламени плыл рядом. Мертвец уже проломил доски и ввалился через окно – Ольжана слышала, как ловко и юрко он пересёк залу; сама она всегда бегала медленно и понимала, что времени у неё мало.

К счастью, наверху остался колокол, и даже идущие к нему верёвки были не оборваны. Ольжана дёрнула за них – колокол закачался и зазвенел. И мертвец, который – если верить историям про Перстов и деревенским суевериям – как и все остальные мертвецы, боялся колокольного звона, повалился вниз.

Ольжана била в колокол до самого рассвета, без разбору и без ритма. А как небо просветлело, спустилась с лестницы и зажмурилась, когда проходила скукожившееся месиво вместо умертвия – наверняка восстанет вновь, когда ночь наберёт силу! И затем ещё долго плутала по лесным тропам, прежде чем Йовар выстелил дороги так, чтобы она сумела вернуться в терем.

Позже она ни словом не упрекнула Йовара в разговоре с Бойей или Юргеном – не была уверена, что он не услышит. К тому же он ведь сам предупредил – если Ольжана зажжёт огонь, значит, глупая, как овца. Но о мертвеце она ему всё равно рассказала – не хватало, чтобы тот ещё на кого-нибудь напал. Йовар отмахнулся так, будто для него это было мелочью. Сварливо ответил, что разберётся. Да и вообще, мол, эта дрянь в их краях из-за давнего колдовства – никакой новый чернокнижник сейчас в его владениях никого не поднимал.

ТУК!

Ольжана не сразу сообразила, где находится. Что она давно не в чернолесской часовне и что это стучали в баню мельника.

Губы скрутила дёрганая усмешка. Уж не тёща ли бондаря решила прогуляться?..

Тук! Тук! Тук!

Ольжана спрыгнула с банной скамьи, раздражённо откинула волосы за спину. Ну кого ещё принесло? Даже если стихиры Лале дали обратное действие и тёща бондаря превратилась в умертвие, это не давало той повод отвлекать Ольжану от купания. (Поехидничала и тут же себя одёрнула – шутки шутками, а грешно так думать.)

Возможно, Лале уже закончил читать над покойницей, но он явно не был из тех мужчин, что стали бы так настойчиво проситься в баню к девушке. А если это кто-то из мужчин такого склада – охочих поприставать к новому телу в их краях, – то не пойти бы ему к бесам?..

Тук!

Ольжана вышла в предбанник. Может, пожар?.. Она на цыпочках подкралась к двери. Упёрла руки в боки. Спросила требовательно:

– Кто там?

И тогда снаружи завизжали.

Ольжана ошарашенно попятилась на несколько шагов.

Визг превратился в вопль. Кричали так, что закладывало уши, – леденяще громко, но недолго. Дверь грохнула, будто в неё кого-то вдавили. Ещё раз, и ещё,