– А в городе я превратилась в зверька, которого дрессируют, – сказала она сама себе, обводя глазами пустую комнату. Но тут на пороге появилась фрекен Олсдаттер и сообщила ей, что обед готов. Анна проследовала за экономкой на кухню.

– Что с вами, дорогая моя? – участливо поинтересовалась экономка у Анны. – У вас такой вид… Как у сельди, которая только что попалась на крючок.

Они обе уселись за стол, и Анна поднесла ко рту первую ложку супа.

– Со мной ничего, – коротко ответила Анна. Ей не хотелось рассказывать экономке о своих переживаниях. Еще, чего доброго, та может посчитать Анну испорченной девчонкой, капризной и неблагодарной. В конце концов, ее положение в доме намного выше того положения, которое занимает сама фрекен Олсдаттер. Не говоря уже обо всех этих удобствах и том комфорте, в котором сейчас живет Анна. Она почувствовала на себе внимательный взгляд добрых и умных глаз фрекен Олсдаттер.

– Завтра я собираюсь на рынок. Надо купить мяса и овощей. Не хотите, Анна, пойти вместе со мной?

– С удовольствием! – выдохнула Анна. – Это было бы просто замечательно!

Анну тронуло, как безошибочно точно определила экономка причину ее дурного настроения.

– Тогда решено! – пообещала фрекен Олсдаттер. – Постараемся выкроить еще время, чтобы просто прогуляться по парку. У профессора завтра в университете лекции с девяти утра и до полудня. А потом он обедает где-то в городе. Так что у нас с вами, Анна, полно свободного времени. Но пусть это будет нашим маленьким секретом. Договорились?

– Да! – Анна энергично закивала в знак согласия. – Спасибо вам.

С этого дня их совместные походы на рынок стали регулярными, два раза в неделю. И Анна всегда с нетерпением ждала каждой очередной вылазки в город. Эти дни, наряду с регулярными посещениями церкви по воскресеньям, стали для Анны своеобразной отдушиной в ее размеренном и до уныния скучном существовании.

В конце ноября до нее вдруг дошло, что она торчит в Христиании уже больше двух месяцев. На самодельном календарике Анна отмечала каждый прожитый день, с нетерпением ожидая приближения Рождества, когда она поедет домой. Одна радость, в Христиании наконец выпал снег, что тоже хоть немного, но придало Анне хорошего настроения. Женщины теперь дефилировали по городским улицам в шубках, в пальто и шляпках, отороченных мехом, а руки прятали в муфты. Мода на муфты казалась Анне очень глупой. К тому же крайне неудобной. Захочешь почесать нос, к примеру, так и палец легко отморозить без рукавиц.

Внутренний распорядок ее жизни не претерпел существенных изменений. Те же ежедневные занятия вокалом. Правда, на прошлой неделе герр Байер вручил Анне экземпляр поэмы Ибсена «Пер Гюнт» и велел ей прочитать это произведение.

– А я уже читала эту книгу, – не без гордости в голосе ответила она профессору.

– Вот и хорошо! Тогда перечитывать ее вторично вам будет гораздо проще.

Но в первый вечер Анна не стала перечитывать, отложив книгу в сторону. Зачем попусту тратить время, подумала она. Ведь она и так прекрасно помнит, что там будет в конце. Но на следующее утро герр Байер устроил девушке самый настоящий допрос с пристрастием, выпытывая у нее мельчайшие подробности всего того, о чем повествуется на первых пяти страницах поэмы. Разумеется, такие подробности уже давно выветрились из памяти Анны. Пришлось прибегнуть к откровенной лжи. Сослаться на то, что вчера вечером у нее сильно разболелась голова и она рано улеглась спать. Делать нечего! Надо приступать к чтению по новой. И тут Анна с радостью обнаружила, насколько проще ей дается сейчас сам процесс чтения, особенно если вспомнить ее летние мучения. Почти все слова были ей уже знакомы, а те немногие, которые все еще оставались непонятными, герр Байер растолковывал ей, можно сказать, разжевывал с превеликим удовольствием. Вот одного только Анна никак не могла взять в толк. Какое отношение поэма Ибсена имеет к ее будущему здесь, в Христиании?

* * *

– Моя дорогая Анна! Вчера я наконец получил обещанную партитуру от герра Хеннума! Приступаем к работе сию же минуту.

Невооруженным глазом было видно, как сильно взбудоражен профессор, как он торопится поскорее усесться за рояль и начать занятие. Сама же Анна пока с трудом представляла себе ту музыку, которую ей предстоит разучивать.

– Подумать только! У нас на руках находится экземпляр с нотами этой музыки! Ступайте ближе, Анна! Сейчас я наиграю ее вам.

Анна приблизилась к роялю и с интересом взглянула на ноты.

– «Песня Сольвейг», – пробормотала она про себя, прочитав заглавие на титульном листе.

– Именно так, Анна! И вы станете первой исполнительницей этой песни! Что скажете, а?

Анна уже успела усвоить, что на подобные вопросы наставника ответ у нее всегда должен быть только один: утвердительный.

– Скажу, что я счастлива.

– Отлично, отлично… Все до последнего надеялись, что сам маэстро Григ лично прибудет в Христианию для того, чтобы помочь оркестру и певцам в работе над его новым произведением, но, к превеликому сожалению, его родители, и отец и мать, недавно умерли, и он в настоящее время пребывает в трауре. А потому не сможет на данный момент покинуть свой родной Берген.

– Сам маэстро Григ написал эту музыку? – взволнованно переспросила Анна.

– Именно так! Генрик Ибсен попросил Эдварда Грига написать музыку к постановке драмы «Пер Гюнт» на сцене Театра Христиании. Премьера запланирована на февраль будущего года. Моя юная барышня, спешу доложить вам, что мы оба, герр Хеннум, тот человек, с которым вы познакомились несколько недель тому назад, известный дирижер, возглавляющий наш симфонический оркестр, и я, мы оба считаем, что песню Сольвейг должны спеть именно вы.

– Я? – не поверила своим ушам Анна.

– Да, вы! Именно вы, Анна.

– Но… Но я еще ни разу в жизни не выходила на сцену. Тем более на главную и самую прославленную сцену Норвегии.

– В этом-то, моя дорогая девочка, и есть вся изюминка. Герр Джозефсон, директор театра, выступающий одновременно и постановщиком спектакля, уже утвердил на роль Сольвейг одну известную актрису. Беда лишь в том, что, по словам герра Хеннума, можно быть великой актрисой, но при этом совершенно не уметь петь. Стоит ей только открыть рот, и она тут же начинает пищать, словно бродячая кошка, которую лупят за неподобающее поведение. А нам нужен чистый, прозрачный, безупречный голос. Кто-то будет стоять за сценой и исполнять песню Сольвейг, а мадам Хенсон в это время станет лишь раскрывать рот, имитируя пение. Понятно, дорогая моя?

Еще как понятно, подумала Анна, почувствовав укол ревности. Значит, ее так никто и не увидит на самой сцене. А эта неизвестная ей актриса с голосом мяукающей кошки станет притворяться, что это она сама поет. Однако тот факт, что сам главный дирижер оркестра прославленного на всю Норвегию театра полагает, что именно ее голосом должна петь некая мадам Хенсон, нельзя расценивать иначе как своеобразное признание талантов Анны. Анна прекрасно понимала, что в ее ситуации она не имеет права быть неблагодарной.