– Здравствуйте, – первым заговорил он. – Какие гости!

– Привет, – отозвался Ловчий, подходя поближе.

– Привет, коллега, – пискнул Пэк и без приглашения юркнул в костер.

Стражник поднял брови и вопросительно поглядел на Ловчего.

– Мы тоже из Стражи, – пояснил тот, усаживаясь на землю у костра. – А это с нами – парочка смертных.

– Вижу, – сказал стражник. – И что же вам понадобилось у ворот темного мира?

– Да пройти в них, братец, только и всего, – весело сказал Ловчий, и оба они засмеялись, как над доброю шуткой. Пэк присоединил к их смеху свой серебряный колокольчик.

Михаил Анатольевич осмелел, взял за руку застывшую, как изваяние, Фирузу и подвел к костру. Стражник лишь мельком посмотрел на них и вновь обратил к Ловчему уже несмеющийся взор.

– Ну, – сказал он, – объяснись, приятель!

Вместо ответа охотник вынул из кармана плаща плоскую металлическую пластинку, выточенную в форме многолучевой звезды, блеснувшую золотом в свете костра, и протянул ему на ладони. Стражник, не прикасаясь, некоторое время пристально всматривался в нее, затем кивнул.

– Ладно. Тебя и саламандру могу пропустить. А смертных…

– Ради него идем, – Ловчий указал на Овечкина. – Как сопровождающие. На нем заклятие лежит, которое можно снять только в вашем темном мире. Он, видишь ли, беглую душу – самого Хораса – обратно заточил.

Стражник повернул голову и на несколько секунд вперил свой пристальный взор в Михаила Анатольевича. И Овечкину сделалось вдруг ужасно неуютно и ужасно захотелось, чтобы тот отправил его вон отсюда, сейчас же, и никогда и никуда не пропускал. Но стражник вновь медленно кивнул, и лицо его помрачнело.

– Значит, это ты вернул его, – сказал он. – Смелый ты, однако, человек. Связаться с Хорасом… Что ж, попытай счастья. Я попробую дать ему знать, что ты идешь.

Михаил Анатольевич только глубоко вздохнул, не зная, радоваться ему или же лечь и умереть сразу, не дожидаясь продолжения путешествия. Отчего-то он начал чувствовать себя марионеткой, за которую решают другие. Но, может, это было и хорошо. Сам он вряд ли бы на что-то решился…

Стражник тем временем повернулся к Фирузе.

– Девчонка сама увязалась, – торопливо сказал Ловчий. – Нечего ей там делать, и предупреждали ее…

Стражник молчал и все смотрел на Фирузу. А та под его взглядом хмурилась, ежилась, но глаз не отводила. Наконец он открыл рот:

– Что скажешь, девушка?

– Пропусти… что я еще могу сказать?

– Зачем?

– Ну, надо мне! – хмуро сказала Фируза.

– Надо? Это не причина. Видишь ли, милая…

– Сейчас расплачусь, – пригрозила она, и голубые глаза ее действительно тут же наполнились слезами.

– Это не поможет, – сказал стражник. – Если я начну пропускать в преддверие ада каждую плачущую женщину, меня не то что уволят… даже не могу тебе сказать, что со мной сделают. Попробуй все-таки объяснить, зачем тебе туда понадобилось. Возможно, я сочту причину серьезной, хотя ничего не обещаю. Пять минут на размышления…

Тут Ловчий насмешливо хмыкнул, и Фируза неожиданно взорвалась.

– Подите вы все к черту с вашими пятью минутами! – закричала она, вскакивая на ноги. – Я говорю, что мне надо – значит, надо! Я не знаю, зачем! И ничего не могу объяснить. Вы… вы тут все такие крутые, такие умные… а у меня, может быть, предчувствие! Ну, что я могу еще сказать?..

– Предчу-увствие, – протянул стражник, сверля ее взглядом. – Предчувствия бывают разные. Ну-ка, милая, вытри глаза, успокойся. Сядь пряменько… вот так. И скажи мне – что же такое ты предчувствуешь? Сосредоточься…

Фируза молчала, тихонько всхлипывая. И тут Пэк сказал:

– А вдруг она права?

Огненная ящерка обвела вопросительным взглядом всех присутствующих и нерешительно добавила:

– Мне вот тоже что-то такое сейчас показалось…

Стражник не отвечал, продолжая пристально рассматривать девушку. Она еще раз всхлипнула, шмыгнула носом, подняла голову и взглянула на него неожиданно твердо.

– Я, может быть, тоже виновата перед Хорасом! Почему Михаил Анатольевич один должен отвечать? В конце концов, брошка была моя!

– Какая брошка? – не понял стражник.

– Какая? Та самая! Без нее он ничего и сделать бы не смог!

Овечкин тоже не сразу понял, о чем она говорит, и недоуменно вытаращил на нее глаза.

– Ну же, Михаил Анатольевич! – сердито сказала Фируза. – Не притворяйтесь дураком. Брошку я вам дала для этого вашего заклятия или кто? Черта с два вы нашли бы что-нибудь другое в этой поганой крепости!

Он еще таращил глаза, когда вдруг залился колокольчиком Пэк. Ловчий тоже захохотал. Тут и до него дошло, и Овечкин невольно заулыбался.

Один только стражник не смеялся. И когда ему объяснили, о какой брошке идет речь, он даже не улыбнулся. Прищурясь, все смотрел на Фирузу, о чем-то размышляя, и та уже начала снова потихонечку всхлипывать, когда он наконец заговорил.

– Иди, – сказал неохотно. – Не знаю, в чем тут дело, но чувствую… Под мою ответственность.

И, услышав такую крамольную речь, призрачный охотник, как ни странно, только кивнул и вполне миролюбивым тоном предложил немедленно трогаться в путь.

А Михаил Анатольевич похолодел с головы до пят и тут же позабыл о разыгрывавшейся только что, не вполне для него понятной сцене, поскольку предчувствие скорого конца снова овладело его смятенной душой…

* * *

Как выглядели эти ворота между мирами на самом деле, Михаил Анатольевич так и не понял. Они поднялись на ноги, и вдруг все исчезло. Не стало ни поляны, ни костра, ни стражника. Вновь воцарилась неописуемая пустота кругом, с тою лишь разницей, что теперь прямо перед четырьмя путниками маячило блекло-синее свечение в виде облачка неопределенной формы. И в это облачко незамедлительно шагнул Ловчий, сделав приглашающий за собою жест.

– Скорее, – пискнул Пэк, и Михаил Анатольевич покорно шагнул следом за охотником.

Он ничего не почувствовал. Но в следующую секунду уже обнаружил себя стоящим на дне утлой лодочки, мерно покачивавшейся на воде. Лодка едва-едва была рассчитана на четверых, и Ловчий занял место на корме, держа в руках неизвестно откуда взявшееся ветхое весло.

Михаил Анатольевич огляделся по сторонам. И с неодолимой силой на него вдруг нахлынуло ощущение, что все это он уже когда-то видел.

Они находились в узком проходе меж громоздившихся уступами угрюмых грязно-серых скал. Кое-где в них темнели отверстия – норы не норы, пещеры не пещеры. За бортами стыла неподвижная черная вода, по которой медленно, с усилием, словно она была густой, как масло, субстанцией, расходились круги от их качавшейся лодки. Высоко над головами во тьме угадывался неровный пещерный свод. И то ли от этого свода, то ли от скал, то ли от воды, а может, от всего сразу исходил неверный, призрачный, мертвенный свет, едва позволявший разглядеть, что проход впереди поворачивает и исчезает среди скал. Михаил Анатольевич невольно покачал головой. Определенно, он уже был здесь, он видел это место… но в каких страшных снах?!