Здесь и сейчас.

«Да», – сказала она.

Разумеется, да! Разве у нее был выбор?…

Рипли взглянул на лежавшее на походной кровати нежное великолепие с затуманенным взором, припухшими губами, в белом и розовом, и единственной мыслью, промелькнувшей в мозгу, была: «Моя!» Он испытывал сейчас страстное, но древнее как мир чувство охотника, завоевателя. Да ведь и не могло быть иначе: он ведь герцог, в конце концов. В его жилах бежали века власти и вельможной жажды обладания.

«Да», – сказала она, и он провел ладонью вверх по ее ноге, прихватив край нижней юбки, обхватил ладонью колено, просунул пальцы под подвязку и двинулся дальше по гладкой коже бедра туда, где панталончики скрывали пушистый холмик между ног.

Пора было приказать себе остановиться: в темном дальнем уголке сознания он это знал, – но стоило ей тихо изумленно вскрикнуть, почувствовать, как она дрожит в его руках, и он тут же вспомнил ее «да». Она была вся ожидание, горячая, влажная…

Нет, он не думал: у него вообще не было такой привычки в подобных ситуациях.

Пробравшись пальцами к ее тайному местечку, он чуть раздвинул скользкие нежные складки и принялся ласкать средоточие ее страсти и скоро почувствовал, как плоть ее конвульсивно смыкается вокруг его пальцев. Так и должно быть, именно этого он ожидал, на это надеялся.

Ее наслаждение потрясло его, как гроза посреди зимы, когда небо пронзают сполохи молнии, как тьма и свет, восторг и опасность – а еще сладость. Только эту женщину он видел и чувствовал: вот она в его объятиях, под его ладонями, страстная, искренняя, доверчивая и необузданная. Он услышал тихий вскрик, затем удивленный смешок, и это было так неожиданно, так забавно, что он тоже рассмеялся.

Чувства. Да какие сильные!

Он убрал руку и немного отодвинулся, но тут же услышал возмущенный голос:

– Ну уж нет!

Ее ручка проворно пробралась туда, где ее очень ждали, но не смели надеяться… Он был готов в напряженном ожидании, и когда она дотронулась до него, даже в полутьме Рипли увидел, как расширились ее глаза. Но вместо того, чтобы испуганно отдернуть руку, она с интересом ощупала то, что оказалось под ладонью, подняла голову и, лукаво улыбнувшись, вопросительно посмотрела на него. Эту улыбку, открытый вызов, он уже видел.

– Да, – проговорила она медленно, а он услышал: «Чего же ты ждешь?» – и пропал. А может, пропал он с самого начала, с той минуты, когда увидел ее в библиотеке у Ньюлендов, в белом облаке и кружевных чулках, или даже задолго до того, много лет назад. Сколько времени упущено!

Через мгновение его брюки были расстегнуты, он расположился у нее между ног и вошел в нее без предисловий – резко, глубоко – и замер. Она сдавленно вскрикнула, и сердце его пропустило удар, прежде чем яростно пуститься вскачь, когда она расслабилась, предоставляя ему свободу действий, и в очередной раз удивила его:

– О‑о, Рипли! Боже мой, и это все? Не разочаровывайте меня!

Он умирал от нетерпения, но начал двигаться очень осторожно. Олимпию это не устраивало: она так быстро училась и отдавалась с такой сердечной охотой, что от восторга у него закружилась голова.

Он вонзался все глубже, туда, где таился источник наслаждения. Рипли был знающим и опытным любовником, но Олимпия, при всей своей невинности и неосведомленности, так жаждала новых знаний и ощущений, что увлекла его туда, где ему еще не доводилось бывать. Он смотрел на нее и восхищался, ощущая, как она смыкается вокруг него и держит, не отпуская, а уже в следующий миг он опять был главным – или ему так казалось – и вел в любовном танце, который был ему так хорошо знаком.

Но с Олимпией танец приобрел множество новых фигур, совершенно непохожих на прежние. Рипли не находил слов, в мыслях был полный сумбур, зато чувства так переполняли его, что хотелось кричать от счастья.

Это новое чувство не отпускало, пока она билась в последних содроганиях страсти, не отпускало до тех пор, пока и он не взлетел на вершину блаженства, издав гортанный крик, и было с ним, когда его выбросило назад, в действительность, когда их тела медленно успокаивались и к нему возвращалась способность мыслить здраво. Первое, что он осознал, – она принадлежит ему; второе – назад дороги нет, а третье – он вляпался в худшую в своей жизни историю и за это придется нести ответственность.

Когда вернулись слух и адекватное восприятие окружающего мира, Рипли услышал вой ветра и громовые раскаты бури, бушевавшей за стенами старого рыбачьего домика, хоть и не так яростно, как прежде. Притянув к себе такое теплое и желанное тело, он обнял ее, примостив подбородок на макушке. Запах угасающего в камине огня и мускусный запах любовной схватки смешивались с собственным ароматом, свежим, точно лес после дождя, где они любили играть в детстве. Но как мало нынешняя ситуация походила на мальчишеские представления о рыцарях в сияющих доспехах, прекрасных дамах и драконах, которых рыцарю ради этой самой дамы предстояло сокрушить! Рипли никак не мог предвидеть, что в его случае дракон – это дружба, которую он считал – и имел все основания считать дальше – самым драгоценным, что у него есть.

Рипли предал ее, предал друга. Много лет он был позором семьи, но сегодня совершил худший поступок своей жизни. И самое ужасное, что он воспринимал это как самое лучшее, что с ним в этой жизни случалось, и не испытывал чувства вины.

– Что ж, вы добились своего, и теперь должны выйти за меня замуж.

– Да.

– И не попытаетесь сбежать?

– Нет.

Она уткнулась макушкой ему в подмышку, и Рипли чувствовал ее теплое дыхание на своей коже. Двигаться не хотелось: пусть бы эти мгновения длились вечность. Ему нужно время, чтобы осмыслить и оправдать то, что произошло, но как раз времени‑то у них и не было.

– Нам нужно действовать, – заметил Рипли. – Нельзя терять ни минуты. Мы должны быть на пути в Лондон до того, как лорд Фредерик узнает, что мы сбежали. Дело и без того запутанное; не хватает еще сцепиться с Бекингемом.

Олимпия чуть отодвинулась и села. Волосы цвета темного меда с золотыми прядями там, где в них запутались отблески огня камина, волной упали ей на плечи. Вырез сорочки спустился, обнажив груди, корсет болтался на талии, и Рипли не смог удержаться и обхватил ладонью упругое полное полушарие.

– Ладно, пусть не сию минуту, – произнес он срывающимся голосом, привлек ее к себе и принялся целовать.

Олимпия с радостью выгнулась ему навстречу, губы раскрылись сами собой. Поцелуй опять разжег в Рипли огонь, потушить который у него не хватило силы воли. В следующий миг его сердце опять пустилось вскачь, и он обвился вокруг нее, лихорадочно касаясь ладонями всех выпуклостей и впадинок женского тела.

Обретенная минуту назад способность мыслить опять покинула его, и ему хотелось лишь одного: любить эту женщину снова и снова. Он целовал ее шею, покрывал поцелуями грудь, ладони мяли ягодицы, прижимая ее к его вновь восставшему копью.