Дома приказано сравнивать с землей – ведь они стоят на участках, которые живущим там не принадлежат. Тракторист бахвалится: «Если арендатор еще не выехал, у меня на этот счет особое распоряжение… Мало ли что случается… подъехал к дому слишком близко, задел его трактором самую малость… Получу за это лишние два-три доллара». Тракторист, который выполняет эту грязную работу, зарабатывает неплохо: «Три доллара в день, и работа постоянная». Это при 22-дневной рабочей неделе 66 долларов в месяц, то есть около 1300 долларов в месяц в сегодняшнем выражении. Плюс прибавка за «снос» домов. На жалость тракториста рассчитывать не приходится. Колодец уже запахали.

Чтобы согнать людей с насиженных мест менее болезненно, – а поначалу некоторые собирались от трактористов отстреливаться, – агенты пропагандируют идею переезда в Калифорнию: там всегда есть работа, там не бывает холодов, там собирают урожаи круглый год и «стоит только протянуть руку – и рви апельсины».

Мечта о сладкой жизни в Калифорнии «овладевает массами». Старый чудаковатый дед размечтался: «Вот подождите, приеду в Калифорнию, буду там есть апельсины. И виноград. Никогда винограду всласть не ел. Сорву с куста целую кисть, вопьюсь в нее, только сок брызнет». Через некоторое время: «А виноград там растет прямо у дороги! Знаете, что я сделаю? Нарву полный таз и плюхнусь туда прямо задом, да еще поерзаю, пусть штаны соком пропитаются». И снова: «Вот приедем в Калифорнию, я там с виноградом не расстанусь, так и буду ходить с кистью: чуть что – и в рот». Грезит наяву и мать: «Может, в Калифорнии будет хорошо. Холодов там нет. Повсюду фрукты. Люди живут привольно, в беленьких домиках, среди апельсиновых деревьев. Может, и мы… устроимся жить в белом домике. Малыши будут рвать апельсины прямо с дерева». Отец сыну тоже напевает сладкие песни: «Здесь нам трудно жилось. Там все будет по-другому – работы вдоволь, места красивые, везде зелень, дома беленькие, куда ни глянь – апельсиновые деревья. Фрукты будем собирать в тени, под деревьями, нет-нет и съешь что-нибудь повкуснее. Да там столько этого добра, что хоть объедайся, никто тебе ничего не скажет. А если будут хорошо платить, может, купим небольшой участок, сами станем хозяевами, а подрабатывать – на стороне».

Только что вернувший из тюрьмы Том знал из рассказов одного парня, подавшегося в Калифорнию, что туда приехало очень много народу, все ищут работу, сборщики фруктов живут в грязных лагерях, с едой плохо, платят мало, работу найти трудно. Но ему не верят. Распродают имущество за гроши – со скупщиками, приехавшими специально, чтобы поживиться на отъезде фермеров, не поспоришь, они тут же понижают цену. Режут двух свиней, солят мясо и отправляются в путь на старом грузовике. По дороге реальное положение дел начинает понемногу проясняться, но герои все еще опьянены мечтами. Начинают попадаться и те, кто едет оттуда. По их рассказам, сборщикам фруктов платят очень мало – 12 центов в час, потому что туда, где нужны 200 человек, приходит тысяча, и многие так наголодались, что готовы работать за корку хлеба.

Так оно все и происходит, только еще хуже. Местные жители не жалуют приезжих. На Запад потянулся разоренный люд из Канзаса, Оклахомы, Техаса, Нью-Мексико, из Невады и Арканзаса. «Потянулись семьями, кланами, согнанные с мест пылью, трактором. …спешили скорее дорваться до работы… все что угодно, любое ярмо, лишь бы заработать на хлеб». У них голодают дети, им негде жить. Они не считают себя чужаками. У них родилось и выросло в Америке семь поколений. Их предки сражались за революцию и участвовали в гражданской войне. Они американцы.

«Они надеялись найти здесь дом, а нашли только ненависть. Хозяева ненавидели их, ибо хозяева знали, что оки [уничижительное прозвище жителей Оклахомы в Калифорнии] народ крепкий, а они сами слабосильные, что оки изголодались, а они сами сыты по горло, и, может быть, хозяева слышали еще от своих прадедов, как легко захватить землю у слабосильного человека, если ты сам голоден, зол и у тебя оружие в руках. Хозяева ненавидели их. А в городах этих оки ненавидели лавочники, ибо они знали, что оки народ безденежный. Горожане, мелкие банкиры ненавидели оки, потому что на них не наживешься. У этих оки ничего нет. Рабочие на фермах тоже ненавидели оки, потому что голодный человек должен работать… значит, наниматель автоматически снижает плату, и тогда на более высокую уже никто не сможет рассчитывать».

«Калифорнийцы много чего требовали от жизни – накопления капитала, успеха в обществе, удовольствий, роскоши, надежного помещения денег; а новые варвары требовали от нее только две вещи – землю и хлеб; и для них эти две вещи сливались в одну».

Гастарбайтеры живут в «ветошных поселках», представляющих из себя скопление рухляди, которые обычно возникают у воды. Вместо домов здесь «палатки, шалаши, лачуги из картонных коробок». Называются они гувервилями[57]. Разбивают палатку поближе к воде, а если палатки нет, идут на городскую свалку, приносят оттуда гофрированный картон и строят из него жилье. Когда лил дождь, это жилье размокало, и его уносило водой. Обосновываются в Гувервиле и рыщут по окрестностям в поисках работы, и те немногие деньги, которые оставались, уходят на бензин для разъездов. Обратите внимание на эту бедность по-американски: нет жилья, но есть собственный автомобиль.

Приезжих удивляет, что на фермах ни овощей не сажают, ни свиней не держат, ни кур. Выращивают всегда что-нибудь одно – хлопок, персики или салат. «А в другом месте – одни куры. Все остальное покупают, а ведь могли бы тут же, у себя на огороде, вырастить». Одна культура – это как раз признак интенсивного сельского хозяйства, а всего понемногу – это хозяйство полунатуральное и малоэффективное.

Кое-кто пытается обустроить свой огородик на бросовой земле, но это жестко пресекается шерифом: «Чтоб вас черт побрал, переселенцев. Вы скоро хозяевами себя здесь почувствуете». «И бледно-зеленые побеги моркови сбиты ногой, ботва брюквы затоптана. И бурьян снова захватывал свои прежние владения. Но шерифу нельзя было отказать в правоте. Урожай – это уже собственность. Земля вскопана, морковь съедена – да, человек, пожалуй, станет драться за землю, которая дала ему пропитание. Гнать его отсюда! А то возомнит себя хозяином. Пожалуй, пойдет на смерть, отстаивая этот клочок земли среди бурьяна». И они действительно – люди второго сорта в глазах местных: «Пришлые. Чужаки. Говорят они, правда, по-нашему, но это совсем другой народ. Посмотри, как они живут. Разве из наших кто-нибудь стал бы так жить? Да никогда!»

Семья, с описания жизни которой начиналось повествование, распадается, люди разбредаются кто куда. Бабка с дедом умирают еще по дороге. Один попутчик, бывший проповедник, который становится агитатором, получает пулю в лоб. Том – тот, что вернулся из заключения, ставший свидетелем убийства, вынужден скрываться, иначе его убьют или посадят. Жених дочери сбегает от нее, беременной. Она разрешается мертвым ребенком. Наступает зима, все урожаи собраны, временной работы ждать до следующей весны, барак размыло дождями, машину залило, и она не заводится, да и бензина нет, деньги и продукты вышли. И это ведь не война. И даже не разгар Великой депрессии! Как сказал, помыкавшись, Том, «этой страны вовсе нет. Она только на картинках».