Вряд вы захотите выслушивать всю историю моей жизни.

– Нет уж, увольте.

Она усмехается, хотя я не считал свои слова шуткой.

– Ральф… я всегда называла его Ральфом… он был добрым.

– Когда вы узнали, кто он на самом деле?

– Еще до того, как мы начали встречаться.

Это меня удивляет.

– Он разоткровенничался с вами?

– В кампусе я была его контактным лицом от подполья. Помогла обосноваться, подыскать псевдоним. Словом, делала то, что ему требовалось.

– И это вас сблизило?

Элина подходит ко мне почти вплотную:

– В тот вечер Арло там не было.

– Когда вы говорите «в тот вечер»…

– Я про вечер, когда они бросали «коктейли Молотова» и когда погибли люди в автобусе.

– Арло Шугармен вам так сказал? – Я скептически изгибаю брови; если отбросить ложную скромность, в этом жесте я достиг совершенства. – Вы видели фотографию «Шестерки с Джейн-стрит»?

– Ту, знаменитую, где они в подвале? Конечно. Но Арло тогда был с ними в последний раз. Он думал, что все это – просто шутка и они никогда не нальют в бутылки керосин. А когда понял серьезность их намерений, дал задний ход.

– Это вам тоже рассказал Арло?

– Он мне сказал, что Рай слетел с катушек. И поэтому сам он в ту ночь не пошел с остальными.

– Но есть фотографии того вечера.

– И ни на одной его нет. Да, там засняты шестеро. Но его лица вы не увидите.

Я думаю над ее словами.

– Так почему же Арло Шугармен не сообщил об этом полиции?

– Он сообщал. Думаете, ему кто-то поверил?

– Арло мог вам и соврать.

– У него не было причин мне врать. Я все равно находилась на его стороне.

– Полагаю, что спецагента Патрика О’Мэлли застрелил тоже не он.

Элина Рэндольф моргает и смотрит на свою «хонду».

– Вы слышали о спецагенте О’Мэлли? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Вы расспрашивали Арло о нем?

– Да.

– И?..

– Сначала сделайте так, чтобы этот придурок отошел от моей машины.

Я поворачиваюсь в сторону Джино и наклоняю голову. Он отходит.

– Арло никогда не говорил о той истории. Сразу замыкался.

Я хмурюсь и стараюсь вернуться к основной теме нашего разговора:

– Значит, вы с Арло начали встречаться?

– Да.

– Вы его любили?

– Какая вам разница? – улыбается Элина.

Туше!

– Где он сейчас?

– Еще раз повторяю: не знаю.

– Когда вы в последний раз видели Арло?

– На выпускной церемонии.

– Ваши отношения с ним тогда продолжались?

– Мы расстались. – Она качает головой.

– Можно узнать почему?

– Он нашел себе другой предмет симпатий.

Возникает странное желание посочувствовать ей, но я удерживаюсь.

– Значит, вы видели его на выпускной церемонии?

– Да.

– И с тех пор больше никогда?

– Никогда.

– А вы знали, куда он отправился после выпуска?

– Нет. У подполья свои правила. Чем меньше людей о тебе знают, тем ты в большей безопасности. Мое участие в его жизни завершилось.

Тупик.

Однако я не считаю, что наш разговор зашел в тупик.

– У меня нет намерений причинять ему зло, – говорю я.

Элина оглядывается на витрину салона. Все, кто внутри, по-прежнему глазеют на нас.

– Как вам удалось так быстро выкупить мой долг?

– Это несложно.

– Ну да, вы же владеете картиной Вермеера.

– Не я, а моя семья.

Она встречается со мной глазами и удерживает взгляд:

– Вы сверхбогач. – (Не вижу смысла отвечать.) – Я вам сказала, что Арло оставил меня ради другого предмета симпатий.

– Да, помню.

– Я назову вам имя при выполнении двух условий.

– Слушаю, – говорю я, сцепляя пальцы.

– Первое. Если вы его найдете, пообещайте внимательно выслушать его. Если он убедит вас в своей невиновности, вы его отпустите.

– Принято, – отвечаю я.

Я не считаю, что это обещание меня к чему-то обязывает. Отчасти я верю в лояльность и всякие там «Дал слово – держись». Отчасти, но не целиком. Я руководствуюсь тем, что считаю наилучшим в той или иной ситуации, а не фальшивыми обещаниями и такой же фальшивой лояльностью. Мое «Принято» еще ничего не значит.

– И какое второе ваше условие?

– Вы прощаете мне все мои долги.

Должен признаться: я впечатлен.

– Суммарно ваши долги превышают сто тысяч долларов.

– Но вы же сверхбогач, – пожимает плечами Элина.

Честное слово: мне это нравится. Очень даже нравится.

– Но если окажется, что вы меня обманули… – начинаю я.

– Не окажется.

– Вы думаете, есть шанс, что они по-прежнему вместе?

– Да. Они сильно полюбили друг друга. Так вы принимаете мои условия?

Это обойдется мне в шестизначную сумму. Однако такие суммы я теряю и приобретаю каждую минуту, как только открываются рынки и биржи. Вдобавок я филантроп, в основном потому, что могу себе это позволить. Элина Рэндольф с ее салоном кажется достойным объектом для проявления моей филантропии.

– Я принимаю ваши условия.

– Не возражаете, если мы устно это подтвердим?

– Как вы сказали?

Она включает диктофон на мобильнике и заставляет меня повторить обещание.

– Пусть останется в качестве подтверждения, – говорит Элина.

Мне хочется ей сказать, что я отвечаю за свои слова, но мы оба знаем истинную цену подобных утверждений. Эта женщина нравится мне все больше и больше. Закончив запись, она убирает мобильник в сумочку.

– Ну и ради кого Арло Шугармен вас оставил?

– Я не сразу поняла.

– Это как?

– Семидесятые годы. Мы учились в евангелическом заведении. У меня в голове не укладывалось…

– Что не укладывалось? К кому он от вас ушел?

Элина Рэндольф берет лист с отсканированной страницей из ее старого ежегодника. Потом указывает не на Арло, а на главного певца в дальнем левом углу снимка. Я прищуриваюсь, чтобы получше рассмотреть нечеткое черно-белое изображение.

– Кельвин Синклер, – говорит она.

Я вопросительно смотрю на нее.

– Потому мы и расстались. Арло осознал, что он гей.

Глава 27

К Эме я отношусь слишком заботливо, и это меня бесит.

Я никогда не хотел детей, поскольку не хотел испытывать чувство жуткой уязвимости, когда угроза благополучию другого человека способна меня разрушить. Единственный канал, через который мне можно сделать больно, – это моя биологическая дочь Эма. Сейчас она сидит напротив. Мы обедаем в моей квартире с видом на Центральный парк. Впустить ее в мою нынешнюю жизнь означает познать беспокойство и боль. Кто-то скажет, что родителям свойственно беспокоиться за детей и что это чувство делает меня человечнее. Пусть говорят. Кто хочет быть человечнее? Это ужасно.

Я не обзавелся детьми, поскольку не хотел испытывать страхи. Я не стал отцом, поскольку каждая привязка является помехой. Сейчас объясню. Я подошел к этому вопросу аналитически. Перечислил себе все позитивные моменты присутствия Эмы в моей жизни: любовь,