общение, возможность о ком-то заботиться и так далее. Затем перечислил негативные, первое из которых: вдруг с ней что-то случится?

Когда я смотрю на это «уравнение», негативные величины перевешивают.

Я не хочу жить в страхе.

– С тобой все о’кей? – спрашивает Эма.

– Все клёво, – отвечаю я.

Она выпучивает глаза.

Ее настоящее имя Эмма, но она всегда носит черную одежду, красит губы черной помадой и предпочитает серебряные украшения. Когда она была классе в седьмом, какой-то тупарь заявил, что она похожа на «готов» или «Эмо». Одноклассники начали звать ее Эма, считая это остроумным и задевающим самолюбие. Но Эма обратила все в свою пользу и приняла новое имя. Сейчас она старшеклассница, дополнительно занимающаяся искусством и дизайном.

Когда Анджелика Уайетт забеременела, то не поставила меня в известность. О рождении Эмы я тоже ничего не знал. Когда же наконец Анджелика соизволила мне сообщить, я не только не рассердился, но не испытал даже малейшего раздражения. Она знала мои воззрения относительно детей и уважала их. Но через несколько лет решила раскрыть карты, сделав это по трем причинам. Первая: она сочла, что прошло достаточно времени (так себе причина); вторая: я заслуживаю знать правду (причина еще более так себе, поскольку я ничего не заслуживаю); и третья: если с ней что-то случится – тогда она очень боялась рака груди, – будет кому помочь Эме (самая разумная причина).

Зачем я вам все это рассказываю?

Я не заслуживаю отношений с Эмой. Когда требовалось, меня не было рядом, и даже если бы мне представился шанс, я бы все равно им не воспользовался. Поэтому даже в мыслях я называю ее своей биологической дочерью. Эма великолепна во всех отношениях, но я здесь ни при чем. Я не имею права купаться в лучах родительской славы и чувствовать себя причастным к ее великолепию.

Я не напрашивался на эти встречи с ней. Я вообще их не хотел (я уже объяснял вам все «за» и «против»). Но Эма сама сделала выбор, и мне необходимо его уважать.

И потому, нравится мне или нет, у нас происходят совместные завтраки и обеды.

Добавлю: Эма меня понимает.

– У меня появился бойфренд, – сообщает она.

– Даже слышать не хочу.

– Не будь таким.

– Я всегда такой.

– И даже совета не дашь?

Я откладываю вилку.

– Парни, – говорю я, объединяя этим словом всех мужчин, – стремные существа.

– Тоже мне новость! А как ты относишься к подростковому сексу?

– Прекрати, пожалуйста.

Эма подавляет смешок. Она любит меня поддразнивать. Я не знаю, как вести себя с ней. Иногда я чувствую, что кровь отливает у меня от головы. В какой-то момент Анджелика решила рассказать Эме обо мне. С ее стороны это была не самая удачная затея. Возможно, Эма подросла и просто поинтересовалась, кто ее отец. В точности я этого не знаю, и не мне об этом спрашивать.

Анджелика – мать своеобразная.

Вы наверняка часто слышите утверждение: с рождением ребенка ваша жизнь меняется навсегда. Потому-то я и избегал отцовства. Я не хочу отходить в своей жизни на задний план. Считаете это неправильным? Когда Эма наконец сообщила мне, что знает (а это было на свадьбе у Майрона, где она попросила потанцевать с ней), я был выбит из колеи. Мне стало тяжело дышать. Наш танец закончился, а это чувство полностью не исчезло.

Оно и сейчас еще не рассеялось.

Воспользуюсь лексиконом подростков: это отстой.

Я думаю о своих родителях, особенно о матери; думаю, через что ей пришлось пройти, когда я вычеркнул ее из своей жизни. Но размышление об ошибках прошлого никому не приносит добра. Я отгоняю эти мысли. Жизнь продолжается. Эма кладет вилку и смотрит на меня. И хотя сейчас происходит то, что у психологов называется проекцией, могу поклясться: я вижу глаза своей матери.

– Вин!

– Да.

– Почему ты оказался в больнице?

– Ничего особенного.

– Ты серьезно? – Она корчит гримасу.

– Вполне серьезно.

– Ты собираешься мне врать? – Она смотрит на меня в упор, а когда я не произношу ни слова, добавляет: – Мама говорит, что ты вообще не хотел быть отцом. Это правда?

– Правда.

– Ну так и не начинай сейчас.

– Я что-то не понимаю.

– Вин, ты врешь, желая меня оградить. – (Я молчу.) – Именно так поступает отец.

– Верно, – кивнув, соглашаюсь я.

– И еще, Вин, ты не знаешь, как вести себя со мной.

– Тоже верно.

– Так не надо прикидываться. Мне не нужен отец, тебе не нужна дочь. Поэтому скажи без вранья: почему ты оказался в больнице?

– Трое пытались меня убить.

Если бы она в ужасе отпрянула, меня бы это разочаровало.

Эма подается вперед. Ее глаза – глаза моей матери – вспыхивают.

– Расскажи мне все.

И я рассказываю.

Начинаю со своего нападения на Тедди Лайонса после «Финала четырех» Национальной студенческой спортивной ассоциации и объясняю, почему так поступил. Затем перехожу к убийству Рая Стросса, «Шестерке с Джейн-стрит», обнаруженной картине Вермеера, чемодану с монограммой, дяде Олдричу, Патрише, Хижине ужасов и нападению Трея и Бобби Лайонсов. Я говорю целый час. Эма сидит не шелохнувшись. Должен признаться: сам я плохо умею слушать. Я теряю фокус и через какое-то время начинаю думать о другом. Мне становится скучно, и собеседники видят это по моему лицу. Эма совсем не такая. Она потрясающе умеет слушать. Не знаю, какую часть событий я планировал ей рассказать. Здесь мне хочется быть честным и с ней, и с собой. Но что-то в ее манере слушать, ее глазах и языке тела заставляет меня держаться более открыто, чем я намеревался.

В этом она чем-то похожа на свою мать.

Когда я заканчиваю, Эма спрашивает:

– У тебя есть бумага и то, чем можно писать?

– В письменном столе. А зачем тебе?

Она встает и идет к столу.

– Я хочу, чтобы ты повторил рассказ, а я все подробно запишу. На бумаге это легче воспринимается.

Она выдвигает ящик стола. Увидев блокноты и коробку карандашей № 2, Эма радуется, как ребенок, обнаруживший игрушки.

– Так, чудненько! – Она достает блокнот и три безупречно заточенных карандаша, возвращается к большому столу и останавливается. – Что?

– Ничего.

– А почему ты улыбаешься как придурок?

– Я? Улыбаюсь?

– Вин, прекрати. У меня мурашки по коже.

Мне приходится повторить рассказ. Эма делает заметки, совсем как… вы знаете кто. Заполнив лист, она вырывает его и кладет на стол. Мы забываем о времени. Звонит ее мать. Анджелика напоминает, что время уже позднее и она готова отвезти Эму домой.

– Мам, не сейчас.

– Передай маме, что я сам отвезу тебя домой, – говорю я.

Эма передает мои