Именно в этот момент к моим босым ногам пала убитая на летушальною пулей ворона.

– Господи, – сказал я. – Спасибо тебе за ужаси радость жизни, за свет и мрак, за песню и смерть птицы, за жар и озноб.Спасибо за то, что в теле моем пребывают в невозмущенном упреками мире,согласии и детском удивлении Разум и Душа. Господи! Пошли мне, как птице,случайную смерть на лету! Спаси нас всех от Советов, то есть от властинавязанных идей!

В добавление к сказанному показываю: умирая, воронапроизнесла: «Кар-р». Мне кажется, как ветеринару, что она чего-то недоговорила. Чего именно, сказать не могу.

К сему: Фрол Власыч Гусев, умирающий от доносов, но все ещеживой покровитель животных и лжесвидетелей по его делу. Я их простил.

Двинемся дальше. Крепко сидел ваш папенька на троне. Неподкопаться. И тут – вы звоните. Наболтали массу чуши, но кое за что я рискнулпопробовать ухватиться. Помните, как предупредительны вы были при обыске?Лазали под кроватями, рылись в тряпье, выложили книжонки Троцкого и Бухарина, инаконец принесли папенькину шкатулку из застенного тайника. А в той шкатулочкебыла еще одна шкатулочка.

А в шкатулочке – резной ларчик. А в том ларчике – яичко. Непростое. Золотое. И в яичке, к моему удивлению, ужасу и восторгу, находилосьписьмо Сталина, собственноручно написанное вашим папенькой и зачитанноеодинковским мужикам. Обезоружило тогда это либеральное писмецо мужиков.Охотился за ними Понятьев, и расчет его такой манок оказался верным.

Положил я письмецо в карман, и тогда к вам как следуетприсмотрелся… Чувства сдержал. Всему свой черед, подумал. Дурак был. Впрочем,порой такая глупость есть неосознанное согласие с тем, что должно быть по волеБога и судьбы.

Я объявил вам от имени органов благодарность. Вы ответили,что если бы у вас было несколько отцов-врагов, то вы их всех, не задумываясь,вывели бы на чистую воду…

Я же взял отрядик, рыл двадцать, грузовичок-воронок идвинулся на охоту, как старый мститель, в лес густой, в заповедник, гдепартбоосы, вояки, наркомы и прочая шобла вели феодальный образ жизни. Окружилимы втихаря двухэтажный деревянный замок. Ни одна псина не тявкнула. Приказ былмною дан – стрелять без предупреждения в каждого, попытавшегося бежать. Бить налету, когда начнут сигать из окон. Но это – на худой конец. Такой легкой смертия им не желал… Борзые дрыхли, как убитые, в собачьей пристройке…

Подробности ареста я опускаю. Ничего интересного. Под дулами«несчастий» все эти храбрецы по отношению к безоружным жертвам вмиг становилисьобсоравшимися от страха слюнтяями. Только папенька ваш рыпнулся было, но я егоогрел ребром ладони по шее, и он с ходу завял. Жен и шлюх арестованных яприказал запереть с собаками до выяснения их роли в подлом заговоре противЛенина и Сталина…Да, да! Сюжет дела в общих чертах уже маячил в моей башке.

Пересчитали взятых. Вынесли из замка охотничьи ружья и ножи.

– Разрешите мне позвонить Сталину! – сказалПонятьее. – Мы старые друзья по партии.

– Он с таким гадом и предателем, как вы, разговариватьне желает до вашего полного признания. Вы арестованы по его личномууказанию, – соврал я.

– Хорошо. Тогда я прошу вас помочь мне разрешитьнедоразумение. Смешно человека с моей репутацией подозревать черт знает в чем!

– Репутация, – говорю нарочно, как мудак, –не догма, а руководство к действию. Черта же мы вызовем в качестве свидетеля повашему делу, если он знает, в чем вас можно заподозрить.

За пару суток замок по моему распоряжению был превращен вкомфортабельную тюрягу. На окнах – решетки. Двери – на засовах. В каждой

– очко, глазок для наблюдений. Режим – строжайший. Никурева, ни дневной лежки на диванах и соборах, ни чтения, ни радио, ни связи смиром, свиданок и передач. Наша типография с ходу начала выпускать центральныегазеты о материалами, касающимися личностей арестованных и всякойфантастической бодягой относительно их двурушничества, связей с инразведками,троцкистским центром и внутренней реакцией. Парочка писателей и один покойныйныне зубр журналистики, гнусный Давид Заславский, поработали тогда на славу. Работаих увлекла ужасно, а я еще внушил, что за открытием новых литературных игазетных жанров непременно последует всенародная слава, ордена и почет.

Впрочем, я сам так увлекся, что выпустил вас из виду. Идиот.Я даже ничего не знал о вашей связи с Коллективой. Вы тихо и мирно сталиСкотниковым, потом, убив приемную мамашку и сожительницу, Гуровым. А когданаконец дошли у меня руки и до вас, было поздно. Спутал мои карты грузовичок,26 рыл и два баяна. Спутал. Но ладно Как есть, так оно и есть…

Охотился ваш папенька во всенародных угодьях со своимисамыми доверенными дружками, с остатком своего особого чекистского отряда.Большая везуха. Все они с ходу раскололись, после прочтения ваших показаний, втом, что осуждали в застолье и по телефону бессмысленные аресты Влачкова,Гутмана и других своих близких коллег, считали их вредительскими, абсурдными,дискредитирующими ленинское право, его же мораль и ведущими в конечном счете кдиктатуре органов и произволу гегемона, введенного в заблуждение пронырами,шелухой, отщепенцами и прагматиками. Но таких примитивных признаний мне былонедостаточно. Мне нужен был шашлык из ягненочка! Помолчите насчет того, чтокатегорически никого не убивали. Об этом – речь впереди.

Деморализовав прилично пятерых арестованных, потравив,поизгилявшись, пошантажировав, сцепив друг с другом, приведя их лица в порядоксвоею ручищей, я провел с каждым в отдельности хитро-мудрую беседу.

Я, говорю, может, и допустил лишнего. Но вы сами бывшийчекист и знаете, что работенка наша весьма нерво-дергательная. Не обессудьте.Зато я понял, что объективно вы ни в чем не виновны. Но дело зашло слишкомдалеко. Сталин до полного признания по всем пунктам не желает выслушивать васлично. Он просил передать, что он – не следователь. Выход, говорю, однако, есть.Обвинения, выдвинутые против вас, так провокационны и нелепы, что чем нелепейони, чем абсурдней, тем невероятней должно показаться ваше признание Сталину.Он закономерно усомнится в реальности дела, его обстоятельств, моральнойчистоплотности доносчиков и лжесвидетелей. Выход – в диалектике. Спасение – впризнании того, чего не могло быть объективно. Подумайте. Завтра продолжимбеседу. Мы должны диалектически разрушить два главных пункта обвинения.Остальные отомрут сами.

Первый пункт: диверсия против состояния здоровьявыздоравливающего после ранения эсеркой Каплан Владимира Ильича Ленина напервом всероссийском субботнике с помощью огромного бревна, искусственнозамороженного на хладокомбинате N1 имени Кагановича. Тяжелое, но идиотскоеобвинение, говорю, подтверждается показаниями лжесвидетелей Кагановича,директора хладокомбината Степаняна, Крупской и трех комсомольцев, трудившихся втот день по уборке территории Кремля, а также медзаключением об ухудшениисостояния здоровья Ленина после субботника. Узнаете, говорю, себя нафотографии?