Смешная картинка… Смешная… Палач с убийцей на вечнопраздничном экране…

Странная вещь: вас подготовили выслушать в подробностяхокончательный приговор, не подлежащий обжалованию, а вы – как огурчик. Ну,поползали по полу, повыли, шлепанцы мои чуть не сжевали, и – все! Причесались,высморкались. Да. Вы – как огурчик. Молодец. Держитесь. Палачам импонируеттакая манера поведения… Или вы неспокойны на самом деле, близки. кпомешательству, но настраиваете психику на спасительный лад? Отвлекаетесь? Вымне немного напоминаете часть человечества, которая живет так беззаботно, какбудто нет у нее возможности взлететь в любую секунду на воздух, успев или неуспев окинуть последним взглядом сонм ненужных вещей, ложных целей и идей, владевшихумами и душами, и единственную истинную, простую цель – ЖИЗНЬ, неотвратимобрызнувшую из общего сердца человечества, к ужасу и вине его уже бессильногочто-либо изменить, угасающего Разума.

Ну и память у меня. Где моя папочка? Взгляните на кусочек изписьма одного ученого, чуть не попавшего в психушку, общему собранию Академиинаук СССР… Слово в слово я его процитировал… Ну что ж! Отвлекайтесь, гражданинГуров. А может быть, для таких типов, как вы, ощущение нереальности смертибешено увеличивается как раз при ее стремительном приближении? .. Так почемуже, сука, вы не колетесь в убийстве приемной мамаши и сожительницы? Почему? Вывозмущаете меня! Хотите тайну унести с собой, в могилу? Не про-хан-же1

Не знаю, почему вспомнил я сейчас о хранящемся у менярассуждении Фрола Власыча Гусева о феноменальном свойстве серого веществачеловеческого мозга не чувствовать боли. В серое вещество можно вбивать гвозди,сливать дерьмо и серную кислоту, травить его можно «Солнцедаром», сивухой игладить раскаленным утюгом. Вот фрол Власыч и тиснул у меня в кабинетелюбопытное рассуждение «о нечувствительном к боли сером веществе мозга, какматериальном субстрате человеческого Разума», увязав это поразительное свойствос одной из важнейших функций Разума – экспериментированием с Идеями – и сболевыми последствиями для человечества, животного и растительного миров такогобеспардонного, по выражению Фрола Власыча, экспериментирования.

Я как-нибудь зачитаю это рассуждение. Вернее, я прочитаю еговслух самому себе…

Вам как-то не понравилось, что я, пропустив момент началасталинской охоты на Сатанинскую силу, перешел сразу к вашему папеньке.Восполним пробел из-за немаловажности для нашего дела того момента…

– Пойдем, Рука, в подземное царство, – сказал мнеоднажды Сталин. – Пора пришла.

Ночью спустились мы по мраморным ступеням ко гробу вождямирового пролетариата, и меня подташнивало от впившихся за день в мрамор стениспарений толп трупоидопоклонников – взволнованных, праздных, любопытных,фанатичных и полоумных.

– Они там думают, что я сюда прихожу молиться, тогдакак я спускаюсь сюда помолчать и подумать. Они там думают, что Сталин писает отрадости, если его называют Лениным сегодня, тогда как Сталин, к сожалению,всего-навсего – Джугашвили вчера, и от этого тракта надо не писать, а плакать.Спасибо тебе, Ленин!.. Большое спасибо! Ты завещал нам прогнать Сталина, каксобаку, с поста генсека. Клянемся тебе вновь и вновь, что мы с честью невыполним и эту твою заповедь!

Когда Сталин в мертвой тишине, подняв указательный палец,говорил: «они там думают», я чувствовал удушье и мне казалось, что и Сталин, ия заживо похоронены в мраморном подвале и избраны нечистой силой охранять трупжелтого человечка в кителе с нагрудными карманами, потерявшего последнююпримету отношения к жизни – способность по-человечески разложиться в сырой,замечательной, с такой любовью сотворенной Богом земле, или стать хотя быгорсткой пепла. И охранять нам его мертвый сон непонятно сколько, может быть,бесконечно долго, пока Иван-царевич не даст знать о себе серебряным звономлошадиных подковок по черным камешкам Красной площади, пока не сбежит он внизпо мраморной лесенке, не сбросит с гроба хрустального крышку, пока нерасшевелит мертвеца и не скажет ему, улыбаясь: «Вставай, дядька! Вставай, да идиспать в постельку готовую, в теплую и пуховую!» И возьмет Иван-царевич желтогочеловечка на руки, как деток берут, заснувших в гостях от сладкого измора, иперенесет его на руках туда, где всем положено покоиться от века, и помолитсяна коленях, чтобы приняла Мать-Сыра Земля хоть что-нибудь, хоть клеточку одну,оставшуюся от человека несчастного, от раба Божьего – Ульянова Владимира, Жутьпробрала меня, а Сталин, уверенный, что похоронил Джугашвили заживо по прямойвине мертвеца, который якобы жив, и якобы будет жить, окаменел от ненависти кСиле, бросившей его с какого-никакого, но с живого пути в мертвые тискиказенной службы. А в них уже не повертухаешься, даже если очень захочешьповертухаться: они там не дадут! Не дадут! Кто-кто, а он их хорошо знает! Он ихтворил по своему подобию! Не дадут! Не вымолит он у них за тихую, оговореннуюлюбыми политическими условиями отставку ни глотка воды, ни вздоха воздуха наутренней Улочке Гори, ни безымянного, унизительного по их мнению существованияпастухом, сторожем, чистильщиком сапог, мойщиком посуды, служителем в рядовомморге. Не дадут, проститутки вокзальные, жестокие, лживые! Всюду смерть…

– Иосиф Виссарионыч! – говорю. Вздрогнул, ожилрябой камень страдающего всемирно известного человеческого лица. – Может,и не та сейчас минута, и дурак я глупый, как всегда, но хочу обратиться к вам спросьбой.

Момент я, однако, выбрал правильно.

– Говори, Рука, Я хочу слышать голос. Говори.

– Дело ко мне поступило, Иосиф Виссарионыч, одноготалантливого артиста ТЮЗа, Волконского Николая. Наследственность. Пьет парень.Гол как сокол. Дома – четыре угла. Только на стене черный громкоговорительвисит. Два угла проституткам сданы и вперед за три года пропиты, в третьем матьютится больная, из бывших, княгиня-графиня, короче говоря. В четвертом углу –иконостас стоит. Не может его пропить Николай. Скорей подохнет, говорит,Волконский с похмелюги, но иконы не предаст. Не пойдет он по этому пути.

– Цитирует, – усмехнулся Сталин, презрительнокивнув в сторону трупа.

– Да. Не пойдет он, говорит, по этому пути. Тут,говорит, Волконский бесконечно возвышен над алкоголем и чтобы не впасть отвозвышения в непомерную гордыню, обязан выпить рюмочку другим путем.

– Что же натворил этот… народный артист? – живопоинтересовался Сталин.

– Страшно сказать, Иосиф Виссарионыч, –говорю. – Уникальное в своем роде преступление. Статьи на него даже нетсоответствующей в кодексе, хотя припаять можно любую, от измены родине, террорапротив руководящих работников до халатности и кражи орудий производства.

– Рассказывай. Не знал, что в Советском Союзе есть ещенастолько свободные в своих поступках люди, что уже и статьи не подобрать дляих преступлений. Вот страну мне подкинули! – Неодобрительно и суровоглянув на Ленина, сказал Сталин. – Я слушаю.