После прибытия 20 мая Артура Хендерсона подавленный сэр Джордж обнаружил, что этому новичку были даны полномочия руководить британским посольством. Сэр Джордж пригласил его на ужин, на котором царила напряженная обстановка. Леди Бьюкенен едва могла сдержать свое бурное негодование. Сам сэр Бьюкенен предпочел за лучшее скрыть «определенную неприязнь и вызванное повышенной требовательностью осуждение». Эти чувства обострились тем фактом, что Хендерсон не владел французским или каким-либо другим языком, на которых общались более образованные лингвистически дипломаты и политики, сидевшие за столом. Предоставив Хендерсону возможность самому разбираться с этим и не предложив ему какой-либо помощи со стороны британского посольства, достопочтенный сэр Джордж отправился на отдых в Финляндию.

Хендерсон вскоре в полной мере осознал свои собственные недостатки – его напыщенные, нравоучительные манеры встретили открытую враждебность сотрудников посольства{598}. Он был потрясен анархией, царившей в Петрограде, и встревожен тем, что стал жертвой бессмысленного ограбления, характерного для всех петроградских гостиниц. «Из его номера таинственным образом исчезли смокинг и брюки от вечернего костюма», и никто не выказал ни малейшего желания помочь ему найти их. Вынужденный признать, что он был плохо подготовлен к тому, чтобы иметь дело с коварными русскими, не говоря уже о том, чтобы строить диалог с ними, он сообщил Ллойду Джорджу (а также сэру Джорджу Бьюкенену), что «пришел к выводу: если сэр Бьюкенен уедет, то после его отъезда здесь не останется ни одного человека, который бы разбирался в ситуации» в России{599}. В ходе своего визита Хендерсон продемонстрировал весьма малую заинтересованность (и еще меньшие восприимчивость и компетентность). На русских социалистов, принимавших его, он также не произвел впечатления. «Ваш Хендерсон буржуазен до самых кончиков ногтей, – сообщил сотруднику посольства один из них. – Он похож на всех вас. Каждое воскресенье он будет вместе с женой к одиннадцати ходить в церковь»{600}.

На следующий день после отъезда Мориса Палеолога очередной кризис во Временном правительстве вновь привел весь дипкорпус в уныние. 3 мая министр иностранных дел Милюков и военный и морской министр Гучков (их положение в результате апрельских демонстраций протеста было весьма непрочно) подали в отставку. С их уходом какое бы то ни было влияние либералов во Временном правительстве сошло на нет. Петроградский Совет, с его безусловным контролем над армией, был слишком силен, чтобы игнорировать его. Было очевидно, что такое разобщенное, разношерстное двоевластие, когда политическое руководство осуществлялось одновременно социалистическим Петросоветом и буржуазным Временным правительством, не могло продолжаться. Единственным решением было формирование 5 мая нового коалиционного Временного правительства, вновь под председательством князя Львова, в которое на этот раз вошли шесть социалистов. Трое из них (Ираклий Церетели, Виктор Чернов и Матвей Скобелев) являлись членами Петроградского Совета{601}. Перед Александром Керенским (его влияние усилилось, он теперь занял пост военного и морского министра) стояла актуальная задача возобновить наступление русской армии на Восточном фронте.

Между тем в столице царили насилие и анархия. «Анархия все выше поднимала свою голову, – писал Эдвард Хилд, – поскольку она была слишком привлекательна для русской души»{602}. В начале мая был объявлен восьмичасовой рабочий день, однако, несмотря на это, промышленное производство находилось в кризисном состоянии, сокращение поставок угля и сырья вынуждало многие предприятия закрываться. Положение на рынке труда усугублялось продолжавшимися забастовками, прежде всего на важнейших угольных месторождениях России. Нарастало общественное разочарование, а первоначальная революционная эйфория сходила на нет. Все уже устали от парадов и демонстраций, от речей и бесконечных очередей. На улицах было «полным-полно нищих, газетчиков и дешевых проституток»{603}. Полин Кросли, супруга недавно прибывшего в Петроград военно-морского атташе США, была вынуждена пользоваться услугами четырех горничных с учетом того количества времени, которое они ежедневно проводили в очередях «за хлебом, мясом, рыбой, молоком, маслом, яйцами, керосином, свечами». Было очень трудно достать дрова, приходилось также выстаивать бесконечные очереди за одеждой и сигаретами. «Никогда не думала, что мне придется увидеть так много бездельничающих мужчин! – писала она домой в конце мая. – Тысячи людей в форме ничем не занимаются, а лишь сидят на скамейках в парках и лузгают семечки!» Она повсюду слышала разговоры о том, как можно «спасти» Россию. «Почему же союзники не спасают Россию? Почему Соединенные Штаты не делают ничего, чтобы спасти Россию?» – снова и снова задавалась она вопросом{604}.

К концу мая диаспора иностранцев в Петрограде существенно обновилась: многие уехали, были и вновь прибывшие. Джеймс Стинтон Джонс вернулся в Лондон, где его рассказ о Февральской революции был опубликован в газете «Дейли мейл». «Всю первую страницу занимали мои фотографии, а на обратной стороне были рассказанные мной истории», – вспоминал он. В июле он опубликовал свою книгу “Russia in Revolution, Being the Experiences of an Englishman in Petrograd during the Upheaval” («Россия в революции, опыт англичанина в Петрограде во время переворота»), это было одно из первых свидетельств о событиях в России из уст очевидцев из числа иностранцев, опубликованных на Западе{605}. Исаак Маркоссон также уехал на пароходе в Абердин, откуда затем перебрался в Лондон. Там он остановился в отеле «Савой», в котором написал свою книгу “Rebirth of Russia” («Возрождение России»), опубликованную в августе. Он не жалел о том, что ему так и не довелось узнать, как решилась постоянная проблема с жильем. «Как и большинство петроградских гостиниц в это неспокойное время», вспоминал он позже, та гостиница, в которой он жил, «являлась своего рода сумасшедшим домом, давшим приют странному смешению национальностей, которое обходилось без лифтов, без сигарет, без душа и практически без хлеба. Единственное, что у нас было в избытке, так это тошнотворный запах, перенасытивший «атмосферу» Петрограда». Он был рад вновь насладиться удобствами настоящей, нормально действующей ванной комнаты{606}.