Бочкарева обладала всеми качествами настоящего солдата: она была коренастой, крепкой, сильной. Она нисколько не сожалела о том, что, когда ее записывали в армию, ей пришлось отрезать свои косички; как и любой другой новобранец, она очень коротко стриглась. Надев солдатские галифе и обув сапоги, после стрелковой подготовки она была зачислена в 28-й Полоцкий полк и попала на фронт. Она называла себя «Яшкой», и ее мужеподобные черты многих вводили в заблуждение. «У нее были сила, основательность и глубокий, звучный голос мужчины. Проходя мимо нее на улице, вам приходилось раза три оглянуться, чтобы убедиться, что это вовсе не мужчина, – вспоминала Бесси Битти, встретив Бочкареву в июне 1917 года. – Протестующе поворчав первые несколько дней, затем ее товарищи уже редко вспоминали, что она была женщиной»{633}.

Во время своей службы на фронте в 1915–1916 годах Бочкарева продемонстрировала в бою большую силу духа и мужество и была четыре раза ранена. В результате последнего ранения она провела в госпитале несколько месяцев и была награждена двумя Георгиевскими крестами. Искренний патриот, она стала ярым сторонником революции, когда та разразилась в феврале 1917 года, а весной того же года она была крайне встревожена тем, как плохо ее народ оказался подготовлен к завоеванной свободе. Более всего ее удручало последовавшие за революцией падение дисциплины и нараставшая дезорганизация в войсках. К маю 1917 года российская армия, потеряв более 5,5 миллиона человек, была серьезно ослаблена войной. Моральное состояние было рекордно низким, а уровень дезертирства – угрожающе высоким. Призывники на фронте больше не желали воевать с немцами, они хотели просто вернуться по домам. Однако Бочкарева была готова продолжать сражаться до победного конца.

Для борьбы с падением морального духа были сформированы специальные боевые подразделения (названные «ударными батальонами»), их цель состояла в том, чтобы подтвердить решимость народа, если будет необходимо, умереть ради спасения России. Бочкарева считала, что честь и даже само существование ее страны были поставлены на карту, и она хотела, чтобы русские женщины подали пример. «Мужчинам дают оружие, чтобы они сражались со смертью, – жаловалась она, – а женщинам остается просто сидеть и ждать своей смерти»{634}. Она настаивала на том, что она (и остальные женщины) предпочла бы умереть в бою. Именно об этом Бочкарева и думала, когда во время посещения фронта в мае 1917 года председателем Государственной думы Родзянко она попросила его поддержать ее просьбу к Керенскому, военному и морскому министру, разрешить ей сформировать «женский батальон смерти», первый в своем роде в мировой практике. «Мы пойдем туда, куда мужчины отказываются идти, – заявила она. – Мы будем сражаться, когда они побегут. Женщины вернут мужчин в окопы». Приехав в Петроград, Бочкарева 21 мая выступила на массовом митинге в Мариинском театре, на котором она обратилась с воззванием: «Граждане и гражданки!…Наша мать погибает. Наша мать-Россия. Я хочу помочь спасти ее. Я обращаюсь к женщинам, чьи сердца кристально честны, чьи души чисты, чьи помыслы благородны. С такими женщинами мы покажем пример самопожертвования, чтобы мужчины осознали свой долг и исполнили его в этот тяжкий час испытаний»{635}.

На призыв Бочкаревой в тот вечер встать под ружье откликнулись полторы тысячи женщин, их число увеличилось еще на пятьсот человек, которые пожелали вступить в «батальон смерти», прочитав на следующий день статьи в газетах. Их разместили в четырех больших общежитиях Коломенского женского института на Торговой улице, специально предоставленных Бочкаревой{636}. Многие из них вскоре были уволены, и число оставшихся сократилось до пятисот человек, в основном в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет (главной причиной были строгие моральные требования Бочкаревой: она ненавидела «фривольное поведение», например, флирт с мужчинами-инструкторами); другие ушли, поскольку не смогли воспринимать ее приказы «в истинно военном духе»{637}. Некоторые наиболее политизированные женщины изменили свое решение, когда Бочкарева в категоричном тоне запретила им создавать солдатские комитеты по образцу Советов. Она за все несла единоличную ответственность, и в этом заключалось все дело.

Конфисковав все личное имущество новобранцев (за исключением их бюстгальтеров), Бочкарева строем направила их в четыре ближайшие парикмахерские, где их остригли почти наголо. У дверей парикмахерских собралась целая толпа (в основном это были солдаты), которая смеялась над женщинами, когда они выходили обритыми. Затем добровольцы прошли строгий курс начальной военной подготовки, поднимаясь в пять утра и проводя ежедневно десять часов на занятиях по стрелковой подготовке и другим дисциплинам, как и любой новобранец-мужчина. Бочкарева лично контролировала процесс обучения, выкрикивая приказы, словно фельдфебель, и раздавая пощечины недисциплинированным. Вскоре батальон сократился до 250–300 человек; многие женщины ушли сами, не в силах терпеть суровый режим, организованный Бочкаревой{638}. Единственная уступка с ее стороны заключалась в том, что на вооружении у батальона состояли кавалерийские карабины, которые были на два с половиной килограмма легче, чем штатная пехотная винтовка.

Те из женщин, кто прошел суровый отбор, по словам одного американского журналиста, наблюдавшего за ними на занятиях, «были похожи на самых обычных солдат, которых я видел;…они относились к самим себе и к тому, что они делали, со всей серьезностью и без какого-либо смущения»{639}. После завершения курса подготовки женщины надели обычную армейскую форму, единственным отличительным знаком которой были специальные белые погоны с красными и черными полосами и красно-черная нарукавная стрела – такие же знаки отличия носили аналогичные мужские батальоны, подтверждая тем самым, что они поклялись, не жалея жизни, сражаться за Святую Русь и за союзников{640}.