Сестра Лангтри успела добраться до своего барака вовремя. Дождь обрушился на остров, как только она закрыла за собой дверь, и за считаные минуты невесть откуда в помещение поползли всевозможные мелкие твари: комары, пиявки, лягушки, пауки, черные потоки муравьев, похожие на вязкий сироп, потрепанные мотыльки и тараканы. Оба окна в ее комнате были затянуты сеткой, и обычно Онор не пользовалась москитным пологом, но на этот раз первое, что сделала, войдя в барак, – сдернула сетку с кольца над кроватью, опустила и расправила.

Несмотря на дождь, она сходила в баню принять душ, потом укуталась в халат, подложила к стене в изголовье две тощие подушки и взяла в руки книгу, но открыть ее не было сил, а сон не шел. Тогда Онор откинулась на подушки и принялась слушать неумолчный глухой грохот дождя по железной крыше. Когда-то в детстве этот звук казался ей самым волнующим и чудесным на свете: для дочери фермера дождь – предвестник расцветающей жизни, – но здесь, где расточительная природа совершала нескончаемый стремительный круговорот цветения и увядания, ливень лишь наглухо отрезал Онор Лангтри от окружающего мира, оставил наедине с собственными мыслями. Дождь заглушал все звуки, нужно было кричать в самое ухо, чтобы вас услышали, и сквозь чудовищный шум пробивались лишь те голоса, что звучали в голове.

Тошнотворный ужас после сцены с Майклом, когда она вдруг обнаружила, что способна наброситься на горячо любимого человека, сменился апатией и отвращением к себе, но к этому чувству примешивалось и желание оправдаться в собственных глазах. Разве Майкл не обошелся с ней так, как ни один мужчина не должен поступать с женщиной? Разве не оказался извращенцем, не предпочел ей Люса Даггета? Господи, ну почему из всех мужчин на земле он выбрал именно его?

Бесплодные мысли. Похоже на бесконечный путь в гору по серпантину: круги все сужаются, но путь никуда не ведет, никогда ей не достигнуть вершины. Она так устала от самой себя! Как она могла допустить такое? И кто такой Майкл Уилсон? Ответов она не знала, так зачем задавать вопросы?

Москитная сетка не давала дышать, и Онор нетерпеливо ее отдернула, а не услышав тонкого комариного писка, похожего на вой пикирующего бомбардировщика, обрадовалась, совсем позабыв, что грохот дождя перекрыл бы даже этот гул. Под сеткой было слишком темно, чтобы читать, и, избавившись от нее, сестра Лангтри почувствовала облегчение, понадеявшись, что чтение поможет ей успокоиться и уснуть.

Не прошло и минуты, как с потолка упала пиявка: должно быть, выползла из какой-то трещины в крыше, – и бесшумно шлепнулась прямо на голую ногу Онор. Давясь от отвращения и гадливости, сестра принялась яростно стряхивать извивающуюся тварь, но оторвать пиявку все не удавалось. Тогда она вскочила с постели, зажгла сигарету и, уже не думая, что может обжечься сама, прижала раскаленный кончик к скользкому черному кольчатому тельцу. В тропиках пиявки крупные: четыре-пять дюймов длиной, – и Онор поняла, что не выдержит, не сможет дождаться, когда она отвалится сама. Наблюдать, как эта ползучая тварь все глубже входит в нее, разбухает, напивается кровью досыта и, наконец, отваливается, словно самовлюбленный мужчина после соития с женщиной, было выше ее сил.

Когда поджаренная тварь съежилась, сестра стряхнула ее на пол и пришлепнула туфлей. Ее сотрясала дрожь, она чувствовала себя оскверненной, замаранной, словно какая-нибудь героиня викторианских романов. Гадкая, мерзкая, отвратительная тварь! Боже, ну и климат! Да еще этот ужасный дождь! И проклятая вечная дилемма…

Вдобавок ранка, которую оставила пиявка, продолжала кровоточить, и прижатая к ноге салфетка пропиталась кровью – слюна кровожадной твари содержит фермент, препятствующий свертыванию. «Ранкой нужно заняться немедленно, – сказала себе сестра Лангтри, – иначе в местном климате она быстро превратится в язву».

Не часто пятнадцатая база так явственно напоминала ей о себе полным одиночеством, неустроенностью, горькими мыслями и самокопанием. Из всех мест, где она побывала, призналась себе Онор, доставая йод и стерильные тампоны, база номер пятнадцать, пожалуй, самое унылое, похожее на бессмысленную, никчемную декорацию, на мрачный театральный задник, вызывающий клаустрофобию. На сцене перед ним разыгрывается драма человеческих чувств, желаний и страстей. Но в этом есть своя логика. Существование пятнадцатой базы не имело бы смысла, будь она не призрачной серой декорацией, а чем-то иным. Другого такого выхолощенного, тоскливого места не существовало на свете: даже у какого-нибудь насквозь сырого палаточного городка эвакуационного пункта было свое лицо. Пятнадцатую базу создали для военных нужд, при строительстве в расчет принимались лишь требования войны. Недостатки местности, условия работы медиков, благополучие пациентов – все это не имело значения. Неудивительно, что база стала просто мирком из разрисованного картона.

Сестра Лангтри положила ногу на жесткий деревянный стул и обвела глазами свою убогую каморку. Со стен, покрытых крупными пятнами плесени, сочилась вода, изо всех темных щелей выглядывали тараканы и нетерпеливо шевелили усиками в ожидании, когда потушат свет. Казалось, это дурной сон, нелепая выдумка.

«Скорее бы домой! – впервые подумала Онор. – Может, там я буду наконец счастлива!»

Онор Лангтри пришла в сестринскую гостиную на следующий день, около четырех часов пополудни. Ей удалось немного успокоиться, и теперь она с удовольствием предвкушала, как выпьет чашку чая. Пять сестер разделились на два кружка и сидели в разных концах комнаты. В стороне от всех мирно дремала в кресле Салли Докин. Ноги ее покоились на соседнем стуле, а голова склонялась все ниже, пока не упала на пышную грудь. Сестра вздрогнула, чуть приоткрыла сонные глаза и собралась было закрыть опять, но тут увидела, что в дверях стоит подруга, и помахала ей рукой.

Онор направилась было к ней, но вдруг почувствовала такое сильное головокружение, что испугалась. Она почти не спала, да и не ела толком. Если не беречь себя, то и заболеть недолго. Опыт работы с пациентами из барака «Икс» подсказывал, что эти тревожные симптомы не что иное, как бунт организма, средство покончить с пыткой, а значит, пора потребовать, чтобы ее освободили от службы. Только не могла она подвергнуть себя унизительной необходимости просить матрону о переводе; гордость приказала ей больше спать и вовремя есть, а на ночь принимать нембутал, чего она не делала со дня происшествия в подсобке.

– Садись, дорогая, а то выглядишь совершенно измотанной, – предложила сестра Докин и, не меняя позы, подтянула к себе соседнее кресло.

– Ты и сама, как видно, выбилась из сил, раз решила прикорнуть здесь, – заметила Онор, усаживаясь рядом с подругой.

– Мне пришлось остаться в отделении прошлой ночью, только и всего, – объяснила сестра Докин и устроила поудобнее усталые ноги. – Остальным в этой комнате, наверное, кажется, что мы с тобой похожи на Эббота и Костелло[29]. Я чувствую себя обломком «Геспера»[30], а ты напоминаешь мне плакат с призывом к медсестрам вступать в армию. Эта тупоголовая ведьма даже посмела намекнуть, что у тебя был некий скрытый мотив! Будто ты способна на непристойную выходку или ложь!