Так, заболевших членов секты бегуны не лечили, а напротив – убивали посредством удушения красной подушкой. Это называлось «красной смертью» и считалось мученичеством. Изуверство в виде душительства было подтверждено приговором присяжных заседателей по делу крестьян Шуйского уезда, Владимирской губернии, Прокопия и Федора Мауриных, привлеченных в 1897 году по обвинению в удушении крестьянина Андрея Зорина из религиозного фанатизма.

Главой Терновских скитников считалась матушка Виталия, в миру – Вера Макеева. Была она далеко не старой (ей было под сорок) активной женщиной, фанатически верующей. Дочь мясника, в 16 лет она сбежала из-под венца и ушла в старообрядческий Куренёвский монастырь (Винницкая область), где пробыла лет десять. Там она досконально изучила древние книги и могла считаться изрядной проповедницей.

Кроме нее в скиту жили семья Павловых с маленькой дочкой (жена как раз должна была родить еще одного ребенка); две сестры Скачковы – Поля-старшая и Поля-младшая; слепой старик Яков Яковлевич; семья Суховых и бывшая монашка Таисия по прозвищу Рассейская.

Очевидно, Виталия обладала невероятным даром убеждения и умела подчинять себе людей. В Терновке ее правой рукой стала юная Поля-младшая – девушка, которую нельзя назвать глупой или невежественной: она не только умела читать древние книги, но и разбиралась в современных реалиях и сумела растолковать односельчанам смысл извещения о всеобщей переписи населения.

Что, казалось бы, страшного? Ну придут счетчики, назовет глава семьи им свою фамилию, укажет домочадцев – и живите себе дальше! Но в представлении фанатички-Виталии перепись населения – это нужное и важное для страны предприятние – превратилась в «печать Антихристову». Якобы внесение человека в перепись равносильно наложению этой печати и ведет к вечной погибели.

Виталия сулила хуторянам преследования за веру, тюремное заключение или ссылку на Крайний Север. Проповеди и предсказания Виталии на этот счет производили значительное действие и вызывали волнение и беспокойство, которое она старалась усилить и раздуть. Она твердила, что наступят еще худшие времена и что нужно всего ждать. Внимая ее речам, некоторые запасались теплой одеждой, готовясь к ссылке. В случае заключения в тюрьму многие решили запоститься, уморить себя голодной смертью. Вечера и ночи проходили в беспокойных думах и разговорах, тревога и волнение нарастали. Виталия убеждала людей запоститься, не дожидаясь, что будет дальше. Вскоре все решили, что переписчики арестуют их и поведут в тюрьму, где несчастных будут резать, жечь и всячески мучить, пока они не отрекутся от веры.

И вот счетчики пришли. Хуторяне, не желая с ними общаться, заперлись в скиту и просунули под дверь записку: «Мы христиане. Нам нельзя никакого нового дела принимать, и мы не согласны по-новому записывать наше имя и отечество. Нам Христос есть за всех и отечество и имя. А ваш новый устав и метрика отчуждают от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос. …А вашим новым законам повиноваться никогда не можем, но желаем паче за Христа умерети».

Неизвестно, что ответили на это государственные чиновники. Вполне вероятно, что эти люди, грубоватые и недалекие, пригрозили сектантам острогом в случае неповиновения и тем лишь укрепили их страхи. Счетчики ушли, обещав вернуться, а хуторяне вновь стали думать, что делать.

Первыми о самозакапывании стали говорить женщины. Якобы тринадцатилетняя Прасковья, дочь Назара Фомина, произнесла: «В остроге будут резать, мучить, лучше в яму закопаться». Ее мать подхватила: «Хорошо ты, Пашенька, вздумала – и я с тобой». Анюша Ковалева, мать двух маленьких детей (трех лет и грудного), заголосила: «Не отдам детей на погибель; лучше пойду с ними в могилу!»

Ее муж Федор Ковалев кинулся в скит в наивной надежде, что матушка Виталия отговорит его жену от страшного дела, но в ответ услышал: «Это она хорошо придумала, это – пророчество. Добро, что она это нагадала, ей первой будет спасение». И тут же Виталия строго сказала Ковалеву, что если он не согласится на Аннушкино решение, то на него упадет грех за три души (за жену и двух детей).

С этого времени мысль о могиле овладела всеми. «В яму!» – было всеобщим решением. Виталия всех торопила, говоря: «Скорей, скорей!», приготовляла погребальные принадлежности, приглашала к себе детей и женщин.

Некоторые все же восставали против мысли о закапывании, усматривая в этом самоубийство. Говорили: «Это все равно, как наложить на себя руки. Как бы от одного греха уйти, да не попасть в другой». Для решения этих недоумений хуторяне и скитники читали старые книги и спорили. «Все, что делается для Бога, не грех», – заявила Виталия и тут же нашла в книгах подтверждение своим словам: она же десять лет изучала эти тексты и легко могла выискать нужную цитату. Таким образом, мысль о закапывании возымела, наконец, власть над умами обитателей хуторов.

Виталия торопилась, понимая, что здравый смысл может возобладать и ее последователи откажутся от страшной идеи. Лживым письмом она пригласила в Терновку родную сестру свою Елизавету Денисову из Николаева под тем предлогом, что якобы она (Виталия) тяжко больна и желает проститься с нею. Отъезд Денисовой в Терновские хутора был совершенно неожиданным для ее семьи. Несчастная приехала и немедленно согласилась на закапывание вместе с другими. Поля-младшая с этой же целью вызвала в Терновку своего отца – и его тоже уговорили.

Виталия не щадила красок и сильных слов и не останавливалась ни перед какими средствами: она говорила, что и «антихрист пришел», что «конец мира наступит не то что через год-два, а может быть, через два-три дня», что «тот, кто не захочет закопаться, делает пустой расчет на каких-нибудь два-три лишних дня жизни». Виталия приводила своими речами всех в совершенное отчаяние. По словам Ковалева, Виталия останавливалась на подробностях предстоящей страшной смерти, она не скрывала ее ужасов и говорила, что закопавшиеся «проживут от одного до трех дней, не более, но затем непосредственно перейдут в чертоги небесные». «Два-три дня мук, – говорила она, – ничто в сравнении с муками вечными». «Подумай, – поясняла она каждому, – можешь ли ты пересчитать дождевые капли; сколько капель в дожде, столько лет муки в аду; лучше два-три дня в яме, и – небесное царствие».

Ночь на 23 декабря проведена была намеченными жертвами в доме Назара Фомина. Собравшиеся после церковной службы, песнопений, сопровождавшихся слезами, и взаимного прощания спустились в погреб, и здесь общими усилиями началось приготовление могилы. Трое мужчин вырыли в стене погреба небольшую пещерку примерно два на два метра и полтора метра высотой.

Все были в большом волнении, и всех торопила Виталия. Перед роковым моментом все жертвы оделись в смертное платье. После общей похоронной службы, спетой всеми, первою вошла в приготовленную могилу Анюша с двумя детьми, за ней Назар Фомин (45 лет) с женой Домной (40 лет) и тринадцатилетней дочерью Прасковьей, Евсей Кравцов (18 лет), работник в доме Фомина, Елизавета Денисова (35 лет), родная сестра Виталии, старик Скачков (около 70 лет), отец Поли-младшей. Всего девять человек.