звонок от гоночного велосипеда и зеркало дальнего вида, уж не знаю от какого средства передвижения. В случае дождя раскрывался зонт, укрепленный на самодельной спинке за седлом.

В хорошую погоду на острие зонта развевался мой личный штандарт. Это было изображение кролика в галстуке бабочкой, символ «плейбоя». Идея доктора Дагмарова, как вы понимаете.

Но и это еще не все!

На руле отец закрепил свой плоский старый фонарик, а сзади — светоотражатели.

Появление моего «Тяни — толкая» в парке стало суровым испытанием как для меня, так и для местных детей.

Вначале мне приходилось рассекать толпу любопытных владельцев «Малышей», «Дружков» и прочих стандартных велосипедов. Потом они попытались отодрать от моего экипажа особо привлекательные детали, вроде фонарика и зеркальца. Но пришло время, когда к моему велосипеду привыкли. И тогда пришла пора расстраиваться мне. От недостатка внимания к своей персоне.

Прогулки с отцом выглядели так.

Впереди, гордо оглядывая окрестности с важным видом средневекового синьора, ехал я. Сзади, как на привязи, вышагивал отец, на ходу читая какую-нибудь газету. Когда я собирался повернуть на боковую аллею, то звонил в звонок и наблюдал в зеркальце, как отец реагировал на мой сигнал. Если он поднимал глаза от газеты, я спокойно завершал маневр. Обычно я доводил отца до пруда, где была спортивная площадка и целая гора песка. Там он усаживался в тени на низенькой скамейке под дубом. Худой, двухметровый, с широко раздвинутыми коленями, он походил на палочника из моего любимого, «залистанного» до дыр второго тома Брема.

Я пристраивал рядом с отцом велосипед, брал оттуда все нужные игрушки и инструменты для земляных работ и отправлялся к друзьям у песочной кучи.

Когда солнце добиралось до ботинок отца, я переставал изображать гиббона на перекладине, приносил и укладывал в багажник все свое имущество и давал сигнал к отходу. Отец отрывался от чтения, улыбался и говорил:

— Ну, что, домой, командор?

И мы двигались в обратном направлении.

Но однажды мы были наказаны. Я — за излишнюю самоуверенность, отец — за беспечность.

В тот день я, как обычно, восседал на своем «Тяни — Толкае» и вдруг краем глаза заметил мальчика чуть старше себя…на двухколесном велосипеде. Он не только легко догнал, но и обогнал меня. Высунув язык, мальчик показал, что сделал это специально. Я приналег на педали и обошел его, но ненадолго. Очень скоро мальчишка не просто обогнал меня. Сделав круг, он объехал «Тяни — Толкай» и умчался вперед, помахав рукой.

Я засопел от обиды и бросился вдогонку. Но теперь все, что составляло предмет моей гордости, мешало мне ехать быстро.

Когда мальчик повернул на Первый просек (так в парке назывались аллеи), я обрадовался. Там был довольно большой уклон, а мой тяжелый велосипед отлично разгонялся под горку. Обычно в таких случаях я ставил ноги на раму, а педали крутились сами по себе, как крылышки бумажного ветряка от ветра.

Однако теперь это мне не помогло. Доехав до конца аллеи, я увидал, что мальчик и его мама скрываются за чугунной оградой парка. А я… я… Я оказался один на длинной — предлинной темной аллее, над которой нависали ветви громадных лиственниц.

Один… Без папы…

Соскочив на землю, я развернул островок своего утерянного благополучия и безопасности и волоком потащил его вверх, обливаясь слезами. Уже на полпути до конца аллеи, я увидел отца, бегущего мне навстречу. Ни слова не говоря, он одной рукой подхватил меня, другой — велосипед и гигантскими шагами направился домой. И гладко выбритая теплая щека его нежно терлась о мою — холодную и мокрую.

Со Стояном все было по-другому.

С улыбкой Чеширского кота на охоте за мышами, он шел впереди меня, а за ним тащился я на «Тяни — Толкае». Как на веревочке.

Предусмотреть, кто и что привлечет к себе его внимание и куда он, соответственно, повернет было совершенно невозможно. Вначале он присматривался ко всем молодым женщинам, гуляющим с собаками или подругами. Через какое-то время он, как бы между прочим, кидал мне через плечо:

— Не отставай, старик!

Обычно это служило знаком того, что «пролог» окончен и начинается основная часть нашей прогулки. Стоян лихо подхватывал под руку одну или сразу две жертвы и вместе с ними кружил по безлюдным аллеям. Они громко разговаривали, часто смеялись, а я терпеливо следовал за ними на приличном расстоянии.

Наконец, Стоян делал прощальный жест своим очередным парковым знакомым, и мы устремлялись совсем уже в лесную чащу. В укромном уголке парка Стоян находил одинокую скамейку и укладывался на ней подремать, скрестив ноги в наимоднейших ботинках и заложив руки за голову.

Ну а я пристраивался рядом и безропотно адаптировался к условиям среды, окружающей скамейку, на которой дремал доктор Дагмаров.

Я старательно прокладывал тропинки в траве для солдатиков и их боевых машин и усердно занимался земляными работами, то есть рыл всевозможные канавки и ямки.

Если возня с игрушками надоедала или хотелось есть, я вынимал из багажника бутылку с водой и печенье. Руки я грамотно вытирал мокрыми ватными шариками, которые Стоян никогда не забывал уложить в пластиковый пакет.

Если на скамейке не оставалось места, я уютно располагался на велосипеде.

Надо сказать, как бы тихо я ни делал это, Стоян всегда просыпался и, не вставая, просил, протягивая ко мне руку:

— Дай клацик!

Это значило: «Дай кусочек». Безразлично чего.

В те годы Стоян много дежурил по ночам. постоянно недосыпал и был голодным.

Однажды доктор Дагмаров увлекся новой знакомой чересчур сильно. Он уселся на скамейку с грустной одинокой дамой (надо сказать, что тогда я называл ее про себя «тетка в зеленом») и там просидел с ней битый час. Незаметно для тетки Стоян делал мне знаки, чтобы я устраивался со своими игрушками где-нибудь подальше.

Я ждал-ждал, а потом подошел к ним и нахально сказал:

— Папа! Я хочу в туалет и домой.

Печальная дама ожила и с изумлением воззрилась сначала на меня, а потом на Стояна, который застыл, как громом пораженный.

— Это не мой! — завопил он, очнувшись.

— Твой! Твой! — с укоризной отвечал я, стягивая его с досок.

Зеленая тетка вспорхнула со скамейки и умчалась прочь со скоростью гоночного велосипеда, а Стоян встал и еще некоторое время смотрел ей вслед. Потом поплелся за мной.

Периоды мрачного молчания и нарочито громкого шаркания подошвами об асфальт сменялись оскорбительными выкриками в мой адрес:

— Лопоухий вреднюга!

— Кидала малолетний!

— Вредное насекомое!

Терпению моему пришел конец. Я затормозил ногами о землю, слез с велосипеда