Королевич Владислав торжествовал. И послал из Вязьмы в Москву манифест, в котором требовал от москвитян приготовить ему торжественную встречу, потому как намерен встать на престол, законно ему принадлежащий. В том же манифесте излагалось повеление архиереям церкви назначить божественную литургию в честь возвращения на патриаршество Игнатия-грека. Сие требование Владислава оказалось той каплей, которая переполнила чашу терпения русского духовенства. Митрополит Крутицкий Ефрем, как некогда патриарх Гермоген, призвал россиян с амвона Архангельского собора вновь подняться всей землёй против нашествия еретиков-ляхов.

Той порой из Можайска и Борисова в Москву стали прибывать беженцы.

Сотни их пришли на Красную площадь. Царь Михаил со многими боярами вышел к ним и вёл беседу. Они же наговорили много лишнего, утверждали, будто Владислав идёт к Москве с несметным войском. Юный царь испугался, бояре и вся знать поддались панике, многие поспешили покинуть стольный град, убраться в свои вотчины.

В этой тяжёлой обстановке лишь государыня Марфа сохранила присутствие духа. По её повелению послали в стан врага лазутчиков. Старшим над ними поставили Луку Паули, который уже успел отдохнуть после хождения в Польшу. Паули и его сотоварищи пробыли в польском стане больше недели, всё что нужно выведали и успешно вернулись в Москву. И тогда Марфа собрала в Грановитой палате многих вельмож и попросила Паули рассказать им всё, что он увидел и узнал о войске Владислава.

— Войско у королевича нетвёрдое, ищет лёгкой победы и добычи, — начал рассказывать Паули. — Владислав задолжал уланам жалованье, и они готовы его покинуть. А держит их лишь то, что ждут казаков, якобы числом двадцать тысяч, коих обещал привести малороссийский гетман Конашевич. Но ведомо мне, что надежды на казаков тщетны. В их стане раздор, и большая часть их не желает идти войной против законного русского государя Михаила. Теперь, ежели двинуть рать на ляхов, — продолжал Паули, — они не устоят. Помогите Бутурлину и Погожеву ополчением, и они прогонят врага.

В это самое время воеводы Михаил Бутурлин и Исаак Погожев, желая исправить своё позорное отступление из-под Смоленска, навязали полякам военные действия, лишили Владислава и Гонсевского манёвра, и те были вынуждены обороняться. Весть о действии русских воевод долетела до Кремля, и там скоро отозвались на неё. Царь Михаил повелел собирать стрелецкие полки и, опять-таки по совету матери, поручил вести войско воеводам, близким к роду Романовых.

Воинов провожали в новый поход с колокольными звонами, с напутствием архиереев церкви. И ратники верили, что их поход будет успешным и они скоро вернутся к родным очагам. Да многие были убеждены, что наступающая зима поможет им гнать поляков из державы.

И надежды россиян оправдались. Русское войско ещё только миновало Голицыно, как поляки сдвинулись с насиженного места и покинули Можайск, потянулись к Вязьме, к Смоленску. Но и на марше им пришлось несладко. За Вязьмой воевода Михаил Бутурлин напал на колонну врагов глубокой ночью. Застав поляков врасплох, он разрезал колонну пополам и одну часть погнал обратно к Москве, и многих пленил, другую же гнал к Смоленску, пока хватило сил. Когда же подошли свежие полки русских, преследование поляков продолжалось днём и ночью. Был освобождён Дорогобуж, и вскоре русские полки вышли на Днепр близ Смоленска. Но дальше воеводы не повели войско. В Москву полетели гонцы, дабы получить повеление царя шагнуть за Днепр. Однако ни царь Михаил, ни Боярская дума не решились ввязываться в затяжные бои на западной Смоленской земле. Потому как и русские воины не были готовы воевать в зимнюю стужу.

...В Москве в эту пору у Боярской думы и царя Михаила появились другие заботы, иные особые хлопоты. Сочли думные бояре, что царю пора думать о наследнике и нужно искать достойную невесту. И начались долгие, суетные и корыстные споры, какому роду-племени отдать предпочтение, от кого взять царскую невесту. И выявилось такое множество невест, что лихой бы молодец растерялся, не то что застенчивый и совестливый царь Михаил. Каждый боярский род хвалил свой «товар». Устраивались царские смотрины. Да главную роль в них играл не жених, царь-батюшка, а его матушка, проявлявшая большую привередливость. Она же отторгла многих, достойных царского венца девиц боярского и княжеского звания.

И каждый раз после очередного смотрения невесты матушка Марфа замечала, что её сын становился всё более равнодушен к невестам. Ему было с чем сравнивать, и ни одна из них не могла затмить зеленоглазую Ксюшу. И он уходил со смотрин с каждым разом всё мрачнее, потому как никогда и никто не выведет на смотрины ту девушку, которая покорила его сердце.

И мало кто ведал, как, наконец, пал выбор на боярскую дочь Хлоповых Марию Ивановну. Знали, что сия девица сама по себе была достойна царского внимания, взяла и статью, и красотой, и нраву была покладистого, чего не скажешь об отце семейства Иване Хлопове. И когда государыня Марфа назвала Марию Хлопову царской невестой, то многие думные бояре удивились и задумались. Да и было над чем: пугало думцев возвышение Ивана Хлопова. Встанет он рядом с государыней Марфой, не жди от него снисхождения никто.

О царе Михаиле в эту пору мало кто думал. И только близким к царю людям показалось, что Мария Хлопова приглянулась царю. Было же не совсем так. Михаил смирился с неизбежностью женитьбы. И Мария не смогла выветрить из сердца Михаила образ Ксюши — та короткая встреча с дочерью Катерины, как и предполагала она, оказалась роковой, — которая из отроковицы превратилась в прекрасную девушку. И не было дня, на время которого царь Михаил забыл бы свою несравненную. Но он хорошо понимал, что Ксюша для него — запретный плод и ему не дано им владеть, как бы он того не желал.

В Кремле начались хлопоты о предстоящей царской свадьбе. И ещё никто не знал из приближённых царя, что свадьбе не суждено состояться. Чёрная зависть князей Салтыковых, не сумевших навязать царю свою юную княжну Анну, проросла их преступным деянием. И вместо венца и супружества бедную Марию Хлопову поджидало несчастье, сломавшее жизнь не только ей, но и всему роду Хлоповых.

Однако это несчастье неожиданным образом ушло в тень от царского двора, оттеснённое иными крупными событиями. Из Варшавы вернулся думный дьяк Иван Грамотин. Он ходил с полномочиями, дабы договориться о переговорах с королём Сигизмундом о мире. И хождение в Польшу Ивана Грамотина оказалось успешным. Сигизмунд дал согласие готовить мирный договор и обещал послать в Москву своих дипломатов. Они появились в России неожиданно и вскоре же следом за возвращением Грамотина. Остановились они, однако, не в Москве, а в деревне Деулино, близ Троице-Сергиевой лавры. Там же предложили вести переговоры о мире. В Кремле такому желанию поляков удивились. А государыня Марфа назвала поведение послов порождением строптивости и гордыни и велела звать в Москву. Они же отказались, но выпросили позволения митрополита Ефрема посетить Троице-Сергиеву лавру.

Позже выяснилось, что среди польских послов был полковник пан Хмельницкий, который все шестнадцать месяцев осады лавры мечтал подняться на крепостную стену и поднять над нею польское знамя. Теперь же пан Хмельницкий был обуреваем желанием посмотреть на крепость изнутри, узнать, почему она оказалась неприступной.