— Ты, матушка-государыня, свойство и родство чтишь больше ума и деловитости. Потому всех своих, даже кто не выше валенка, тянешь управлять державой. Зачем сие непотребство творишь?

Старица Марфа, ещё будучи княгиней и боярыней Ксенией Романовой, никогда не уважала и не чтила князя Мстиславского. Да и было за что. В ту пору, как Борис Годунов терзал род Романовых, Мстиславский смотрел на сие злодеяние с ухмылкой и довольством на лице. Окинув суровым взглядом по-прежнему тучную, уже оплывшую вниз фигуру князя, Марфа жёстко и не щадя княжеского самолюбия сказала:

— Не тебе, князь, упрекать Романовых за радение державы. Ты её давно продал полякам и латинянам И по моему разумению, не Филарету-батюшке нужно томиться в заточении, а тебе пора бы принять схиму и уйти от людей замаливать грехи.

У князя Мстиславского дыхание перехватило, будто костью подавился, слова в защиту себе не мог вымолвить. И он угнул свою седую голову, в душе солоно выругался и ушёл с паперти, так и не помолившись.

Марфа продолжала управлять державой всё круче. И совсем немного времени прошло, как думные бояре, дьяки, вельможи всех рангов увидели, что все государственные дела старица держит в своих руках. Нет, она не отторгала сына от царской власти, и он вершил то, что ему положено: подписывал указы, повеления. Но всё это делалось под её зорким глазом, с её ведома. При её верховодстве постепенно и с немалым трудом, но в державе что-то налаживалось, жизнь преображалась к лучшему. Но усилий этой упорной женщины явно не хватало, пробыв во главе правительства шесть лет, Марфа не сумела вывести Россию из разорения, хотя за эти же годы добилась, чтобы Земский собор усерднее заботился о государственной казне, чтобы служилые люди жёстче собирали налоги и недоимки за прежние годы, наконец, чтобы пополнились хлебные запасы для войска на случай неурожая. Во многих державных делах Марфа не чинила самоуправства, не бросалась в омут головой, но, осмыслив какой-то новый шаг, шла к царю. Так было и в те дни, когда кое-кто из неугодных Марфе думных бояр и дьяков попытались разделить населённые дворцовые земли.

На Масленой неделе — в Прощёное воскресенье — Марфа пришла из Воскресенского монастыря в палаты царицы Анастасии раньше обычного. Царь Михаил только что закончил утренние молитвы, и Марфа зашла к нему в малую тронную палату.

— Сын мой, царь-батюшка, — начала Марфа, — сядем рядышком и поговорим о делах важных.

— Слушаю тебя, матушка. — Михаил усадил мать на турецкий диванчик и сам сел рядом. — Вот и побеседуем ладком.

Марфа любила сына нежно и страстно, но проявляла свои чувства редко. И на сей раз спросила об одном:

— Как тебе спалось, родненький?

— Спасибо, матушка, я всегда крепко сплю.

— Вот и славно. А теперь внемли тому, о чём попрошу. Есть среди именитых такие, кто тянет руки к дворцовым землям. То бы пресечь надо, сынок.

— Мыслю я вровень с тобой, матушка.

— Земель за Царским приказом числится много, да не все они ухоженные, иншие и вовсе в запущении, хотя и населены. Вот и хочу просить твоего позволения распорядиться ими здраво, а не в ущерб державе. Есть у меня на заметке многие рьяные радетели земли, да оной не имеют. Потому надобно не мешкая наделить их землёй. Радетелей Колычевых и Жеребцовых в первую голову, кои исправно тебе служат. Белозерцевы и Ладыгины вровень с первыми стоят, дадим не в ущерб казне, но токмо впрок.

Царь Михаил согласился с Марфой, но и своё высказал:

— Ты, родимая, лучше меня знаешь, как вести хозяйство. Токмо и Шереметевых с Сицкими не обойди — опору нашу. Да ещё узнай, в достатке ли землицы у князей Черкасских. Их ведь Годунов разорил...

— Так и поступлю, сынок, — ответила Марфа.

И вскоре с лёгкой руки все достойные вельможи были наделены поместьями. Достались они истинно радетельным хозяевам.

И в других делах Марфа поспевала ко времени. Когда зашёл разговор о замирении со шведами, она же первая встретилась с думным дьяком Иваном Грамотиным. В душе Марфа восхищалась этим умнейшим посольских дел человеком. Попросила его, как встретились в Грановитой палате:

— Ты бы открыл царю путь, дьяк-батюшка, каким идти к замирению со свеями.

Думный дьяк Грамотин знал, что уж ежели каким делом заинтересовалась государыня, покою никому не будет. Ответил искренно:

— Дело сие не статочное, матушка-государыня. Ноне твоего сына, царя-батюшку, многие державы уважать начинают И есть уже радетели, кои готовы помочь уладить мир со Швецией и Польшей.

— Кто же сии радетели?

— Англия и Голландия волю проявляют. И французам выгодно наше замирение с поляками и шведами.

— Зачем же мы отвергаем их помощь?

— Пока речи меж нас о том не было. Но мне больше по душе иной путь, который указывает Божье провидение. Шведский король Густав Адольф, обобравший нас по Столбовскому договору и захвативший Гдов, сам ноне ищет с нами замирения. И он готов идти рука об руку с нами против ляхов. Нам такой сосед подходит токмо чрево у него ненасытное.

— А посильно ублажить его?

— Ведомо мне, что за мир с нами он намерен получить Ингрию и Ливонию. Сии земли можно было бы и отдать свеям. Ан Густав потребует и других лакомых кусков. Давно он лелеет глазом Иван-город, Ямбург и крепость Орешек.

— Ишь, как алчен!

— Вельми алчен. Ведь он таким путём думает закрыть нам выход к Балтийскому морю.

— И что же ты посоветуешь, дьяк-батюшка? — спросила Марфа.

— Из двух зол выбрать меньшее, матушка-государня. Без уступок нам не обойтись, ежели думаем решить спор с ляхами.

— Слово твоё поняла. Да мыслю, что скоро тебе придётся идти к свеям, а по иншему — куда же?

На том и расстались инокиня Марфа и думный дьяк Иван Грамотин. А дело замирения со шведами сдвинулось с мёртвой точки. И дьяк Грамотин не раз встречался со шведами, торговался из-за каждого клочка земли. Россия, однако, немало уступила. И 27 февраля 1617 года со Швецией был подписан договор о вечном мире.

Но до того дня, как наступил мир со Швецией, Россия пережила немало горестных дней. Временами казалось, что Москва вновь окажется в руках польских насильников. Случилось так, что в ноябре шестнадцатого года, когда с нетерпением ждали, что Смоленск вот-вот войдёт в лоно русской земли, царю Михаилу доложили, что воеводы Михаил Бутурлин и Исаак Погожев сняли осаду Смоленска и бежали с войском до Вязьмы.

Так оно и было. Гетману Александру Гонсевскому удалось вырваться из осаждённого города и дать бой русской рати. И всё произошло по преступной вине князя Георгия Трубецкого. Он привёл на помощь Гонсевскому отряды казаков, и те ударили в спину воинам Бутурлина и Погожева.

Дерзкий гетман Гонсевский не успокоился на том, что вырвался из осады, он преследовал русских до самой Вязьмы. Когда же в ноябре наступили сильные снегопады и морозы, Гонсевский расположился лагерем близ Вязьмы, перезимовал, а по весне, дождавшись войска королевича Владислава, двинулся с ним к Москве. Дорогу им прокладывал-мостил предавший родину Георгий Трубецкой. С его помощью поляки овладели Вязьмой. И он же побудил воеводу Ивана Ададурова сдать без боя Дорогобуж, открыть полякам ворота крепости.