Незадолго до поездки в Белоруссию я слышал выступление Бровикова на Пленуме ЦК КПСС. Его критика перестройки была тотальной. По всем направлениям. Сегодня, кажется, лучше понимаю его. Скорее всего, находясь в Польше, он увидел, к каким крайностям может привести непредсказуемое течение политической жизни, радикальные перемены в экономике. На его глазах Польская объединенная рабочая партия вступила в полосу серьезнейшего кризиса, ее руководитель Эдвард Герек лишился влияния в государстве, потерял пост в партии. И хотя в своих рассуждениях Бровиков не ссылался на польский опыт, он, вероятно, пытался оградить советскую компартию от повторения ошибок, аналогичных тем, которые совершались у него на глазах в Польше.

Не исключаю, что на том съезде Бровиков мог бы стать первым секретарем Белорусской компартии. Не последнюю роль в решении большинства делегатов, отдавших предпочтение Малофееву, сыграло состояние здоровья советского посла в Польше. В то время Бровиков был тяжело болен. Это особенно бросилось в глаза, когда он поднимался на трибуну.

Перед завершением съезда слово предоставили мне. Я поблагодарил Соколова за многолетний труд. Отметил, что перестройка действительно столкнулась с большими трудностями, которые вначале невозможно было предвидеть. Переход от командной экономики к рыночным отношениям оказался невероятно трудным. Аналогов реформирования такого рода в мировой практике не существовало. Пояснил отношение ЦК КПСС к свободе печати. Принцип партийности сохранился только для газет и журналов, принадлежащих КПСС. Я знал, что немало делегатов считают свободу прессы «чрезмерной». И не рассчитывал на их позитивную реакцию. Когда сказал, что партия отныне не командует, как прежде, прессой, зал недовольно загудел. Такую реакцию можно было понять. Оппозиционные СМИ не работали на консолидацию общества. Но в то же время ограничение свободы печати означало бы возвращение к временам, когда информация строго дозировалась, зависела от цензуры. Возвращение к старой практике было немыслимым.

По-человечески тронула сцена передачи дел одного секретаря другому. Уходящий не затаил обиду, победитель не проявил подчеркнутого превосходства. Эту искренность я почувствовал, когда мы втроем встретились после окончания съезда, вечером, в неформальной обстановке. Лишний раз убедился, что товарищеские отношения в партии не просто расхожая фраза. Не всегда и не все готовы переступить через них ради эгоистических соображений.

На следующее утро, перед отлетом в Москву, встречался с идеологическим активом. Вопросов задавали много. Чувствовалась определенная растерянность, желание получить конкретные установки – как действовать в непривычных условиях. При этом в вопросах не сквозило желание подловить на противоречиях. Люди действительно хотели разобраться в политических проблемах, посоветоваться, выработать продуманную позицию. Хотя дискуссия была острой, она проходила в доброжелательной атмосфере.

На обратном пути в Москву обдумывал произошедшее на съезде. На душе было тревожно. Конечно, мы начинали осваиваться с гласностью и плюрализмом. Раскованность делегатов съезда КПБ не знала границ. Но ведь на девять десятых все то, о чем они говорили, – правда. Куда мы придем завтра? Сможем ли выбраться из трясины кризиса и разброда? Сумеет ли партия адаптироваться к обновляющейся политической системе?

Между тем к концу 1990 года Белоруссия была далеко не самым сложным регионом СССР. В других республиках, особенно в Средней Азии и Закавказье, форсированная «суверенизация» партийных организаций по национально-территориальному признаку вела к расколу ее рядов, что, в свою очередь, подрывало целостность СССР. В некоторых республиках часть партийных работников переходила на узконациональные позиции. В республиках Прибалтики, например, компартии приняли собственные уставы. В Средней Азии возникли оппозиционные течения исламистского толка. Все это вело к опасному ослаблению общесоюзного государства, обострению борьбы за власть, к активизации деструктивных популистских сил.

Предполагалось, что центральной темой XXIX внеочередного съезда КПСС, который намечалось провести в конце 1991 года, станет обсуждение новой стратегии партии. К тому времени потребность в основательном обновлении программных установок ощущалась очень остро. Причем не только из-за причин внутреннего характера. Окружающий мир кардинально, стремительно менялся. Особенно в производственной сфере. То, что еще вчера казалось диковинкой научно-технического прогресса, назавтра поступало в массовое производство, а спустя какой-то срок утилизировалось, часто без ущерба для экологии, чтобы через некоторое время уступить место новым изобретениям. «Инновация», «союз науки и производства» стали одними из наиболее популярных понятий среди интеллектуалов всех стран мира. В Советском Союзе фундаментальная и прикладная наука, с одной стороны, и производство – с другой, были разделены почти непроницаемой стеной. Исключения, в основном в сфере ВПК, лишь подтверждали общее правило.

Нечто подобное можно было наблюдать и в сфере политического процесса. Сама повседневность заставляла политическую технологию повернуться лицом к реальному человеку, к его действительным, а не надуманным потребностям, предпочтениям, задачам. Именно эти обстоятельства усиленно подталкивали к разработке нового проекта программы КПСС. Несмотря на то что обстановка в обществе была чрезвычайно напряженной, мы верили, что есть реальные пути достижения коренного перелома в нашем развитии.

Комиссия по подготовке проекта была образована летом 1990 года на XXVIII съезде КПСС. Ей было поручено на основе программного заявления этого форума подготовить проект новой программы и в первой половине следующего года (не позднее июля 1991 года) вынести его на общепартийную дискуссию.

Ответственным за эту работу был назначен Горбачев. 16 января 1991 года программная комиссия из 134 человек под председательством Генсека собралась в полном составе на свое официальное заседание.

Всем участникам был роздан документ под названием «О концепции новой программы КПСС». В нем содержались структура новой программы, рекомендации для разработчиков проекта. В преамбуле предлагалось кратко обосновать необходимость создания новой программы, раскрыть ее отличия от прежних программ партии и показать преемственность с ними.

Представленная членам комиссии концепция учитывала многие перемены, происшедшие в нашем обществе в ходе перестройки. Думаю, по своему первоначальному замыслу, если бы он был реализован, новая разработка стала бы трудночитаемым, громоздким теоретическим трактатом. Но тогда, в январе 1991 года, на это не обращали особого внимания. Главное состояло в том, чтобы ответить, хотя бы частично, на вызовы времени.

Ровно в полдень Михаил Сергеевич начал выступление на заседании комиссии. Генеральный секретарь подчеркнул, что всем надо иметь четкое представление о той работе, которую мы хотим провести. Программный документ должен получиться доходчивым и мобилизующим.

– Что для этого надо сделать в первую очередь? – спрашивал Генсек. И сам же отвечал: – Нужен глубокий анализ того, что произошло в стране за последнее время. От идеологической одномерности мы перешли к более полному, универсальному восприятию духовных ценностей. Но, осуждая преступления сталинизма, коммунисты не позволят очернить Октябрьскую революцию и ее достижения. – Здесь Горбачев сделал паузу и оглядел зал. Все своим видом показывали, что согласны.