соединенных вместе»[433]. Первая часть «Письмо до письма» – это расширенная версия статьи, вышедшей в Critique: именно здесь определяются фундаментальные понятия. Вторая часть «Природа, культура, письмо» начинается с медленного и в то же время безжалостного анализа одной из глав «Печальных тропиков» – «Урока письма», показывая, ценой каких стратегем автор связывает появление насилия у намбиквара с письмом.

Нет ничего случайного в том, чтобы сразу после того, как была поставлена под вопрос лингвистика Соссюра, взяться за этнологический дискурс Леви-Стросса. Это два столпа структуралистского дискурса, который Деррида в эту пору считает господствующим в западной мысли, хотя он, с его точки зрения, остается «в плену (мы имеем в виду целый слой в этом многоуровневом образовании) тех самых метафизики и логоцентризма, которые при этом поспешно объявляются уже „преодоленными“»[434].

Клод Леви-Стросс даже не пытается скрыть своего раздражения. Вскоре после первой публикации этой главы в четвертом номере Cahiers pour l’analyse он отправляет в редакцию журнала язвительное письмо:

Нужно ли говорить вам, в какой мере я был тронут интересом, проявленным ко мне вашей недавней публикацией? И все же я не могу избавиться от неприятного чувства, поскольку разве же это не философский фарс – исследовать мои тексты с таким пристрастием, которое было бы больше оправдано в том случае, если бы они принадлежали Спинозе, Декарту или Канту? Честно говоря, я не считаю, что написанное мной заслуживает такой обходительности, особенно когда речь идет о «Печальных тропиках», в которых я намеревался изложить не истины, а лишь раздумья полевого этнографа, логичность которых я и сам бы не взялся защищать.

Поэтому я не могу избавиться от ощущения, что г-н Деррида, разгоняя туман, орудует с исключенным третьим с изяществом медведя… Короче говоря, я удивлен тем, что вы, столь свободные умы, раз уж вы изволили уделить внимание моим книгам, не спросили себя, почему я так неохотно использую философию, вместо того, чтобы в этом меня упрекнуть?[435]

Но Леви-Стросс занимает только одну главу. Вторая часть «О грамматологии» посвящена в основном Жан-Жаку Руссо и, главное, «Опыту о происхождении языков», в ту пору почти забытому небольшому произведению, которое Деррида смело связывает с некоторыми отрывками из «Исповеди». Сравнивая произведения, разные по стилю и значимости, уделяя внимание малейшим деталям, Деррида предлагает новый способ прочтения, похожий на то свободное выслушивание, которое практикует психоаналитик. Идя по следу слова «восполнение», которое часто ассоциируется с прилагательным «опасное», Деррида показывает, что Руссо связывает его то с письмом, то с мастурбацией, которые в равной мере притягивают его и в то же время вызывают отвращение.

Чтение, осуществляемое им подобным образом на практике, «всегда должно иметь в виду это незаметное для самого писателя отношение между тем, чем он владеет, и тем, чем он не владеет в схемах своего языка»[436]. Речь идет об «означающей структуре, которую должно выработать само критическое чтение», даже когда произведение делает вид, будто самоустраняется перед сообщаемым им означаемым содержанием. Дискурс философии или гуманитарных наук принимается в расчет как совершенно особый текст, что радикально расходится с университетской традицией.

Выход в свет работы «О грамматологии» более чем закрепляет интерес, вызванный сдвоенной статьей в Critique. 31 октября в La Quinzaine littéraire Франсуа Шателе публикует восторженную рецензию на целую страницу под названием «Смерть книги?». 18 ноября Жан Лакруа, который с 1944 года ведет философскую хронику в Le Monde, посвящает Деррида отдельную статью на полстраницы. Уже первые строки говорят о своего рода коронации:

Философия в кризисе. Но кризис этот – еще и обновление. Во Франции ее облик меняет целая плеяда (относительно) молодых мыслителей: Фуко, Альтюссер, Делез и т. д. К этим именам отныне стоит добавить и Жака Деррида. Ранее известный небольшой группе своих поклонников из Высшей нормальной школы, он только что предстал перед широкой публикой, опубликовав за шесть месяцев три книги, в частности «О грамматологии». В силу внимания, уделяемого им проблеме языка, кажется, что он близок «структуралистам». Он отдает им должное и признает, что общая рефлексия получила сильный толчок благодаря обеспокоенности по поводу языка, которая может быть лишь обеспокоенностью языком и в языке. Но в то же время он от них отстраняется, поскольку этот иконоборец, нимало не вдохновляющийся научной моделью, остается в плену у философского демона… Цель Деррида – не деструкция, а «деконструкция» метафизики. Основополагающие понятия философии запирают логос и разум в своего рода «ограде». Нужно сломать эту «ограду», пойти напролом[437].

Также в этом взвешенном и благожелательном анализе вводятся понятия «различения», «граммы» и «следа». Жан Лакруа подчеркивает особую связь мысли Деррида с идеями Ницше и Хайдеггера, избегая при этом многих неверных трактовок, которые распространятся впоследствии. «Деррида, – подчеркивает он, – не желает ставить письмо выше речи».

За три дня до этого в La Tribune de Genève Ален Пенель с воодушевлением приветствовал автора, который «ставит под вопрос западную мысль». На этот раз акцент, однако, делается больше на «Письмо и различие». Похвала горячая, но без изысков:

После него Маркс, Ницше, Хайдеггер, Фрейд, Соссюр, Якобсон, Леви-Стросс и т. д. будут смотреться бледно. Дело в том, что Деррида представляется более радикальным, чем все они вместе взятые, поскольку его мысль испытывает всех остальных, числит себя и открывается в качестве рефлексии современной рефлексии. Показывая, таким образом, что метафизика по-прежнему определяет западную мысль, Жак Деррида утверждает себя в качестве смелейшего современного мыслителя. Его работы непременно станут новым и причем главным полем рефлексии для всех, кого интересует становление нашей культуры, – критиков, философов, преподавателей, студентов[438].

На книгу, которую все очень ждали, автору отвечают потоком писем. Филипп Соллерс, который прочитал полную рукопись еще летом, тотчас назвал ее «определенно гениальным текстом»[439]. Юлия Кристева очень растрогана, получив книгу с дарственной надписью, в «знак сообщничества»; она благодарит Деррида за все то, чем она уже обязана его трудам, и за то, что она почерпнет из них в будущем[440]. Вскоре она отправит ему список вопросов, на которые он даст подробные письменные ответы, которые войдут в книгу «Семиология и грамматология»[441]. Что касается Ролана Барта, уже после конференции в Балтиморе он сердечно благодарит Деррида: «О грамматологии» видится ему «книгой Галилея в стране инквизиции или попросту культурной книгой в стране варваров». Оценка эта, если посмотреть на нее в исторической перспективе, не лишена иронии.

Ведь именно из США приходит еще одно горячее и многообещающее письмо, в котором Поль де Ман