Ипполит остается верным союзником Деррида внутри университетской системы, о чем свидетельствует его замечательное письмо, одобряющее включение Деррида в «список допущенных к преподаванию в высшем учебном заведении»:

Когда я встретил г-на Деррида в первый раз в Высшей нормальной школе, где он был моим учеником, у меня возникло впечатление, складывающееся не так уже часто, что передо мной действительно настоящий философ. Я почувствовал, что, несмотря на сложности его исследования (по Гуссерлю) и порой возникающие в них неясности, я могу ему доверять. Это доверие не было обмануто, но я не мог предвидеть, каким успехом станут его первые произведения, при том, что он нисколько не пытался польстить господствующему мнению и не шел ни на какие уступки, с чем я его и поздравляю… Основная диссертация, которую он пишет под моим руководством, могла бы основываться на его работах по Гуссерлю, но Ж. Деррида попросил у меня разрешения рассмотреть свой вопрос на материале Гегеля. Когда руководишь таким философом, ничего не остается, как просто следовать за ним… Творчество Ж. Деррида, безусловно, существует, его включение в «список допущенных к преподаванию высшем учебном заведении» станет признанием этого существования, качеств философа и преподавателя. Так что самое малое, что я могу сказать, – это то, что я поддерживаю это включение и одобряю его безо всяких оговорок[461].

1968 год становится для Деррида началом его многочисленных путешествий с уже формирующимся устойчивым графиком. 25 января он отправляется на поезде в Цюрих вместе с Жераром Женеттом и Жаном-Пьером Вернаном на организованную Полем де Маном конференцию, являющуюся своего рода продолжением конференции в Балтиморе. У Женетта сохранится живейшее воспоминание о ночи, которую ему пришлось провести вместе с Деррида в этой короткой поездке в Швейцарию:

Де Ман разместил всех приглашенных в прекрасном отеле в старом городе, но из-за недостатка мест Жаку и мне пришлось поселиться в одной комнате с двумя кроватями… Когда мы выключили свет, мой сосед заметил, что забыл свою пижаму, но, к счастью, не портативную печатную машинку. Поскольку одно восполняет другое, он спросил меня, не помешает ли мне шум от его работы. Я поспешил успокоить его, и большую часть ночи он провел… печатая на машинке. Думаю, это был доклад для следующей конференции, выступление, содержание которого я мог бы, будь у меня более тонкий и, главное, более натренированный слух, понять по звучанию клавиш его клавиатуры, различающихся своими акустическими качествами[462].

Можно с уверенностью предположить, что страницы, печатаемые Деррида в такой спешке, – это лекция «Различение», с которой он выступит на следующий день, в субботу 27 января, в 16 часов 30 минут в амфитеатре Мишле в Сорбонне. Его впервые пригласили представить свою работу Французскому философскому обществу – довольно грозному собранию, в котором, к сожалению, отсутствовали два союзника – Эммануэль Левинас и Морис де Гандийак, задержавшиеся на защите диссертации.

Начало этого текста впоследствии станет знаменитым:

Стало быть, я буду говорить о букве.

О первой, если уж верить алфавиту и большинству спекуляций, которые рискнули в него впутаться.

Итак, я буду говорить о букве «а», о той первой букве, которую могло показаться необходимым ввести – здесь или там – в написание слова «различие» (difference): ввести в ходе письма о письме, письма в письме, все различные пути которого, как выясняется, проходят во вполне определенных точках через некую грубую орфографическую ошибку…

Следовательно, я напоминаю, просто в качестве предварительного замечания, что это скромное графическое вмешательство, которое первоначально осуществляется вовсе не для того, чтобы шокировать читателя или грамматика, было просчитано в письменном процессе по вопросу о деле письма. И оказывается, я бы сказал – на деле, что это графическое различие («а» вместо «е»), это отмеченное различие двух, по-видимому, голосовых записей, двух гласных, остается чисто графическим: оно читается или пишется, но оно не слышится[463].

В дискуссии, последовавшей за этой лекцией, одновременно повторяющей прошлые результаты и основополагающей, первая реакция – Жана Валя – кажется скорее благожелательной. Но за ней следует раздраженное выступление Бриса Парена, который сближает это «различение», являющееся «источником всего на свете», который «невозможно постичь», с дискурсом негативной теологии, с чем Деррида никак не может согласиться. Затем мадемуазель Жанна Херш, гуманитарий традиционного толка, ставит под вопрос «этот современный философский стиль», спрашивая себя о том, не свидетельствует ли он о «недостаточном смирении выражения перед тем, что надо сказать». Ее раздражает такая манера выражаться, как у Деррида: по ее мнению, лучше было бы, если бы «манера речи оставалась незамеченной». Но еще больше ее задевает не столько даже понятие «различение», сколько определенный способ применения языка, который, по ее словам, проник во французскую философию исключительно в силу немецкого влияния. Деррида напоминает ей, что именно выражение, не остающееся не замеченным, и составляет предмет, которым он занимается. Затем он иронично добавляет: «Возможно, я нахожусь под влиянием немецкой философии, на которую вы намекаете… Но разве немецкое влияние в области философии действительно пагубно?»[464]

Жорж Кангийем через несколько дней напишет Деррида, что с этой лекции он вернулся в полном восхищении и воодушевлении, пусть даже она далека от его собственных интересов, но он подтверждает, что коллеги ее не оценили. Возможно, именно этим моментом надо датировать появление постоянно увеличивающегося разрыва между Деррида и французской философией как институтом. Деррида, которого раньше считали человеком талантливым и подающим надежды, теперь кажется бельмом на глазу – с его тремя книгами, опубликованными за один год, статьями в неспециализированных журналах и аурой, которая уже окружает его имя как во Франции, так и за границей.

31 января Деррида отправляется в Лондон по совету своего бывшего студента Жана-Мари Бенуа. 3 и 4 февраля он выступает на конференции по Руссо, где представляет доклад, который потом станет статьей «Женевский лингвистический круг». Во время своей первой поездки в Великобританию он посещает Лондон, где снова читает лекцию «Различение». Но британским слушателям она приходится по духу еще меньше, чем членам Французского философского общества. Слова «деконструкция» и «различение» признаются уродливыми, а само выступление в целом вызывает «холодное ожесточение», за которым вскоре следует яростный выпад со стороны Альфреда Джулса Айера – видного представителя логического позитивизма, на сей раз потерявшего самообладание. В своих будущих мытарствах в Кембридже и Оксфорде Деррида всегда будет помнить об этом инциденте, ставшем для них основой[465].

Хотя сам Деррида считает, что ритм поездок и приглашений «становится нелепым», так что