рассказывает Деррида, насколько его «обрадовала и заинтересовала» книга «О грамматологии». От этой работы он ждет «прояснения и развития своей собственной мысли», каковую возможность он ощутил уже на выступлении Деррида в Балтиморе и во время их первых разговоров[442]. На конференции в предыдущем году, беседуя за завтраком, они выяснили, что каждый из них, двигаясь в своем направлении, интересовался «Опытом о происхождении языков». Так началась дружба, которая в будущем приобретет огромное значение: как скажет Деррида, после этой первой встречи они всегда будут вместе, ни один малейший «намек на разногласия» не разделит их[443]. Де Ман опубликует прекрасную рецензию в журнале Annales Jean-Jacques Rousseau, за которой последует большая, более критическая статья[444], но главное то, что он в самом скором времени заставит своих студентов в Корнелльском университете обратить внимание на этого нового философа.

Сэмюэль Вебер, который писал в то время свою диссертацию у Поля де Мана, вспоминает, что о Деррида он услышал от него в начале 1966 года, еще до конференции в Балтиморе: «Едва прочитав „Письмо до письма“ в Critique, он с воодушевлением рассказал мне о ней. Я сразу же прочитал эту статью и был просто потрясен ею. Очень скоро мне стало казаться, что Деррида делал то, что Поль де Ман только пытался сделать. Поэтому у де Мана могли быть причины относиться к нему по меньшей мере двойственно, но я никогда ничего такого не ощущал. Он не испытывал к нему ни зависти, ни ресентимента, напротив, был искренно ему благодарен»[445].

Именно по просьбе Поля де Мана с конца осени 1967 года Деррида начинает вести семинар по «философским основаниям литературной критики» для дюжины американских студентов, приехавших из Корнелльского университета и Университета Джонса Хопкинса. Его курс захватывает их еще больше потому, что Деррида открыт к диалогу и личному контакту. Как и у многих других, у Дэвида Кэролла сохранятся вдвойне теплые воспоминания об этом семинаре, потому что там он встретит свою будущую супругу:

Этот парижский семинар перевернул во мне все идеи о литературе, которые, по правде говоря, в основном были традиционными. Жак, если говорить вкратце и грубо, предложил тем, кто посещал семинар и ждал чего-то совсем другого или же, как я, не знал точно, чего ждать, нечто совершенно новое: определенный способ постановки вопросов и особый тип двойного критического анализа. Он проводил занятия каждую неделю, одновременно философские и литературные, на которых показывал сложные и противоречивые, внутренние и в то же время внешние отношения между литературой и философией. Я был потрясен, все мы были потрясены стилем Деррида, его манерой читать, ставить вопрос, анализировать тексты. Все следовало ставить под вопрос, все нужно было обсудить по-новому и иначе. И главное, чтобы добиться этого, надо было найти другой голос, другой стиль, другое письмо. После этого ничто уже не могло остаться прежним[446].

Жерар Гранель не стал довольствоваться поздравлением бывшего интерна лицея Людовика Великого «со всеми днями рождения, книжками и ребенком вперемешку»[447]. Пока Деррида, ставший для него единственным читателем, имеющим значение, погружается в еще не изданную диссертацию о «Смысле времени и восприятия у Э. Гуссерля», Гранель пишет для Critique подробную рецензию на три недавно вышедшие книги под названием «Жак Деррида и зачеркивание начала».

На 20 страницах он приветствует появление совершенно новой мысли. Вероятно, он первым воспользовался прилагательным «дерридеанский». Статья не могла не тронуть бывшего однокурсника с самых первых строк: «Уже целое произведение, которое, однако, не является „произведением“; уже целое письмо, что за год было развернуто над нашими головами как транспарант, прекрасно заметный на фоне неба и совершенно новый по своим цветам»[448]. Но, хваля Деррида и его «военный метод», которому удается оставаться «уважительным и любезным», Гранель не боится проявить заметно меньше вежливости к Левинасу, который, по его мнению, никак не может «избежать расставленной на него Деррида сети», и особенно к Фуко:

Неумолимое терпение, страшная мягкость – все это налицо в «нескольких примечаниях», которые навлекает на себя г-н Фуко из-за трактовки, данной им Декарту в «Истории безумия». Наверное, именно здесь лучше всего видно, как «особый пункт», первоначально затерявшийся в произведении, позволяет проникнуть в это произведение, действуя поначалу медленно, но потом быстро, захватывая его целиком, так что оно вдруг раскрывается, разоблачается в самих своих посылках. И достаточно будет просто перенести (даже без особых поправок) дефекты «Истории безумия», выявленные здесь, на «Слова и вещи», чтобы точно так же сразу стала ясна базовая неопределенность понятия «археология», управляющего всем этим начинанием[449].

Фуко, который ранее всегда заверял Деррида в своей «искренней дружбе», хотел бы, чтобы последний выступил против если не публикации статьи в целом, то по крайней мере этого довольно грубого пассажа. Но Деррида, который отныне входит в редколлегию Critique, напоминает Фуко о правиле поведения, которое он сам для себя установил: «Не выступать ни за, ни против статьи, касающейся [лично его]»[450]. Последствия не заставят себя ждать: эти несколько строк, кстати говоря, немного отредактированных по просьбе Жана Пьеля, значительно охлаждают отношения Деррида и Фуко. По мнению Деррида, именно эта статья Гранеля стала спусковым крючком для озлобленного выпада Фуко в 1972 году.

Гранель знать ничего не хочет об этой глупой ссоре. В длинном письме, отправленном им Деррида через несколько недель после выхода статьи, он снова говорит о том, что поражен «неожиданной близостью» их работ, «внезапно открывшейся общей судьбой – словно бы заключенный, 10 лет протомившийся в совершенно изолированной камере, вдруг услышал, как другой стучит по стене или по трубам». Ему кажется, что только они вдвоем могут сделать шаг в философии, поскольку «Хайдеггер умрет, да и в любом случае [их] работа письма, хотя и основана на нем, начинается после него». Жан Бофре не создаст произведения, которое можно было бы от него ожидать, а все остальные потерялись в безымянном «ученичестве». Наряду с тем, что интересует их, его и Деррида, есть только марксизм, неотомизм и Сорбонна, то есть, если говорить попросту, «различные формы безнадежного блуждания»[451].

Первое интервью с Деррида выходит в декабре 1967 года в Les Lettres françaises – культурном еженедельнике, которым руководит Арагон. В этом тщательно отредактированном тексте автор разъясняет Анри Ронсу отношение между тремя только что опубликованными работами, намеренно создавая впечатление лабиринта:

– Можно считать «О грамматологии» длинным эссе, разделенным на две части (спайка между которыми теоретическая, систематическая, а не