«с этим нужно кончать»[466], лекции и курсы за границей только начинаются. Его имя становится все более известным, а статьи о его работах начинают выходить в разных странах, в частности в престижном издании Times Literary Supplement. Наиболее конкретное предложение приходит из Германии. Сэмюэль Вебер, который познакомился с работами Деррида два года назад благодаря Полю де Ману, теперь преподает в Свободном университете в Берлине. Петер Сонди, руководитель факультета, поручил ему семинар по структуралистской литературной критике, и он очень надеется, что Деррида прочтет на нем лекцию. «Будучи большим почитателем ваших работ, я уверен, что вы найдете в Германии большую и значительную аудиторию». Он убежден, что мысль Деррида могла бы оказать «весьма благоприятное влияние на развитие гуманитарных наук в Германии»[467].

Некоторое время спустя первый визит Деррида в Берлин становится поводом для симптоматичного недоразумения. Сэм Вебер приезжает встретить его в небольшой аэропорт Берлин-Тегель, расположенный за пределами города. Одна подруга Вебера, которая уже видела Деррида раньше, описала его как «невысокого парня в черной куртке». Но, вероятно, определенную роль в том фантастическом образе Деррида, который сложился у Сэма Вебера, должно было сыграть и прочтение его первых текстов: «Я представлял себе какого-то революционера. В зале аэропорта я обнаруживаю красивого человека, немного похожего на Витторио Гассмана, в вельветовой рубашке с широким вырезом и со стопкой иллюстрированных журналов под мышкой. Я говорю себе: „Вот как выглядит философ будущего“. Подхожу к нему, здороваюсь; он благодарит меня за то, что я приехал его встретить, и мы идем к моей малолитражке с откидным верхом. Его первый вопрос меня немного удивил: „А в отеле есть бассейн?“ Это произвело на меня впечатление, и я подумал: „Вот это настоящая постфилософия!“ Но я ответил ему, немного смутившись, что у него, вероятно, не будет времени сходить в бассейн перед лекцией. „Какой лекцией? – спрашивает меня мой собеседник. – Я приехал снимать фильм. Я продюсер“. Поняв наконец, что это недоразумение, я обернулся и заметил перед зданием аэропорта господина в сером костюме, потерянного и неловкого, который тщетно пытался поймать такси. Деррида – настоящий Деррида – поднял глаза, посмотрел на меня, потом на моего пассажира, которого ситуация сильно рассмешила, и понял, что произошла ошибка. Немного позже он спросил меня, как я мог спутать его с этим человеком. „Ну… вы знаете, насилие метафизики…“ – сказал я ему. На что он мне раздраженно ответил: „Насилие – возможно, но не брутальность же…“ История на этом не закончилась: когда в воскресенье я отвез его в аэропорт, мы увидели ложного Деррида за барной стойкой в окружении нескольких красавиц, которых он, наверное, пригласил в свой фильм. Указав на нас взглядом, он склонился к ним, давясь от смеха, чтобы пересказать случившееся… Собственно, в этот период Деррида был не слишком уверен в себе. Одевался он очень скромно, как классический преподаватель, и ему не хватало легкости в общении. Он стал чувствовать себя раскованнее только со временем, когда придумал для себя публичную маску и своего рода эротический образ, ставший его фирменным знаком»[468].

Эта история оставит свой след в жизни Деррида, и в будущем, бывая в Германии, он иногда будет на нее ссылаться. Но главным в этой первой поездке в Берлин в этот уже беспокойный для Деррида период становится знакомство с Петером Сонди, основателем Института литературной теории и сравнительного литературоведения, одного из наиболее уважаемых (в том числе в среде студентов – политических активистов) профессоров того времени. Петер Сонди, сын известного психиатра Леопольда Сонди, родился в Будапеште в 1929 году в еврейской семье. В 1944 году всю семью депортировали в Берген-Бельзен, но потом она стала предметом торга с нацистами и, к счастью для нее, была отправлена в Швейцарию на знаменитом «поезде Кастнера»[469]. На всю жизнь Петер Сонди сохранил чувство вины за то, что он выжил, как и Пауль Целан. Именно благодаря Сонди Деррида знакомится с этим великим поэтом, с которым ему, впрочем, доводилось пересекаться еще в 1964 году – на улице Ульм:

Выясняется, что Целан был моим коллегой в Высшей нормальной школе много лет, хотя я его не знал, так что мы на самом деле не встречались. Он работал преподавателем немецкого языка. Это был очень скромный, незаметный человек. Настолько, что однажды в кабинете директора Школы по административным вопросам директор сказал что-то, из чего можно было понять, что он не знает, кто такой Целан. Тут вступился один мой коллега-германист: «Господин директор, разве вы не знаете, что у нас преподавателем работает самый великий из всех живых немецкоязычных поэтов?» Это говорит о невежестве директора, но также о том, что само присутствие Целана, все его существование и все его поступки отличались чрезвычайной скромностью, эллиптичностью, неприметностью. Этим объясняется то, что в течение нескольких лет мы не обменялись и словом, хотя были коллегами[470].

Когда Сонди приезжает, в свою очередь, в Париж, он наконец представляет Целана Деррида, и они обмениваются несколькими словами. За этим следует несколько встреч, всегда коротких и немногословных. «Молчание было как с его стороны, так и с моей. Мы обменивались книгами с дарственными надписями, парой слов, а потом расставались». Столь же немногословным предстает Целан и на обеде с Деррида в семье Жабесов: «Я думаю, у него был довольно печальный опыт общения со многими французами». Нужно помнить, что в этот период переводов Целана почти не было. И хотя Деррида достаточно хорошо знал немецкий, чтобы работать с философскими текстами, язык Пауля Целана в те времена оставался для него загадочным и почти недоступным. Понадобятся годы, чтобы он начал его по-настоящему читать.

При странных обстоятельствах Деррида сближается с еще одним писателем, который притягивал его с юношеского возраста и с которым он обменялся несколькими письмами после 1964 года, – с Морисом Бланшо.

Все начинается со сборника, посвященного Жану Бофре, под названием «Выдержка мысли», который в 1967 году решает собрать его бывший ученик Франсуа Федье, рассылающий приглашения Костасу Акселосу, Мишелю Деги, Рене Шару, Морису Бланшо, Роже Лапорту и др. Деррида не сразу принимает приглашение: «Сначала у меня были сомнения, поскольку на самом деле я не чувствовал себя особенно близким к Бофре, с которым, правда, у меня были хорошие личные отношения, но я не ощущал себя ни его последователем, ни последователем Хайдеггера на манер Бофре»[471]. Федье, однако, не отступает, пока Деррида не соглашается представить уже готовый текст, написанный на основе семинара, под