Но желаемого исцеления по-прежнему не наступало. Когда больной ненадолго выходил из забытья, глаза его бесцельно блуждали по комнате: казалось, он никого уже не узнавал. Не помогали ни целебные отвары, ни чудодейственные эликсиры, щедро вливаемые в пациента доктором.

Следующие сутки выдались такими же беспокойными: в горячечном бреду Конде то звал Антуана Бурбонского, то требовал немедленно вручить ему шпагу, то приказывал подвести любимого коня… Тяжелый тревожный сон перемежался частыми глухими стонами, а во время одного из очередных кошмаров принц внезапно вскочил, вследствие чего рана открылась, и повязка мгновенно пропиталась кровью. С трудом уложив его, Колиньи задумался: состояние здоровья друга стало внушать ему серьезные опасения. Тот же Матиньон давно уже спокойно разгуливал по дворцу и даже, несмотря на подвязанную к груди руку, пытался оказывать посильную помощь в уходе за принцем. Тревожило и другое: в приемной и у ворот особняка по-прежнему толпились угрюмые гугеноты, которые, сжимая кулаки, открыто грозили расправой с католиками Парижа.

Наконец стало ясно, что искусство Ле Лона оказалось бессильно против болезни, и Колиньи отправился в Лувр, чтобы привести с собой лучшего королевского врача.

* * *

Екатерина Медичи за это время немало передумала и решила, что без Конде ей все же не обойтись. Она знала, что Филипп Испанский мечтает прибрать к рукам Французское королевство, поэтому и разжигает в стране вражду католиков и протестантов, рассчитывая сделать всю Францию католической. Поэтому Екатерина всегда держала под рукой гугенотов, в особенности на южных подступах. Этой армией она надеялась защитить границы королевства от посягательства испанцев. И смерть человека, на которого она теперь возлагала надежды в своей внешней политике, совсем ее не устраивала. Напротив, королева каждый день посылала нарочного в дом Конде, чтобы тот докладывал ей о состоянии его здоровья; однажды она даже навестила больного, и когда Колиньи пришел за ее личным врачом, Екатерина не отказала ему, пожелав скорейшего выздоровления принцу.

Об этой дуэли у королевы-матери состоялся разговор с сыном.

— Конде — один из лучших фехтовальщиков королевства, — недоумевала она, — как же могло случиться, что он дал себя заколоть этому Монморанси?

— Ах, матушка, — пылко воскликнул Карл IX, — вы ведь знаете, как я люблю Конде, и эта дуэль расстроила меня не меньше вашего. Но если Шаплен вернет мне принца целым и невредимым, я осыплю его милостями и сделаю одним из своих друзей.

Однако мэтр Шаплен, лучший врач Екатерины, внимательно осмотрев принца, только вздохнул и горестно покачал головой. Слишком много, по его мнению, прошло времени с начала воспаления, и теперь надо принимать экстренные меры. Необходимо было вновь вскрыть рану и надлежащим образом обработать ее края составом, который он с успехом применял при лечении порезов. Это мазь, куда входят растертые в порошок сухие лягушачьи лапки и кровь младенца мужского пола. Ее применяют в тех случаях, когда все остальное бессильно. Однако он не захватил ее с собой, не предполагая, что она может понадобиться. Так сказал Шаплен и, пообещав вскоре вернуться, ушел.

В это время доложили о приходе какого-то человека.

— Лесдигьер? — разом воскликнули Колиньи и Ла Ну, увидев вошедшего. — Вы прибыли от маршала Монморанси?

— Я послан королем, — ответил Лесдигьер.

Он солгал. Его действительно послал герцог. С тем, чтобы, если понадобится, привести к принцу своего личного врача, немца по происхождению, понимавшего толк в ранах такого рода. Но Лесдигьер не мог этого сказать, опасаясь возмущения присутствующих подобным знаком внимания со стороны маршала. Ла Ну отвел Лесдигьера в сторону:

— Положение тяжелое. Врач собирается сделать вскрытие раны и вновь смазать ее края. Требуется какая-то особенная мазь, за которой он только что ушел. У Ле Лона, к несчастью, такой нет. Он сказал, она из лягушек.

— И эта мазь гарантирует исцеление? — выразил недоверие Лесдигьер.

— Кто может ручаться за успех? — пожал плечами Ла Ну. — Но если Шаплену не удастся ликвидировать очаг… больной умрет.

Лесдигьер вздрогнул.

— И нет никакого другого выхода? — спросил он.

— Никакого, — удрученно промолвил Ла Ну. — Я нарочно не говорю об этом нашим собратьям, стоящим в приемном зале, из боязни, что они пойдут штурмом на дом Монморанси. Но вам я могу сказать; может случиться непоправимое — мы потеряем Конде, — и Ла Ну, этот «железный» человек, храбрый воин, заплакал.

Лесдигьер молча, смотрел на пожелтевшее лицо Конде, слышал его прерывистое, хриплое дыхание и, будто парализованный, не двигался с места. Казалось, он о чем-то думал, глядя на побелевшие пальцы рук больного, мелко, в ритм биения сердца, вздрагивавшие поверх одеяла. И вдруг какая-то спасительная мысль, видимо, пришла ему в голову — он быстро спросил у Ла Ну:

— Скоро ли вернется королевский врач, как вы думаете?

— Его повезли в карете. Думаю, это займет не менее получаса.

— Хорошо, этого времени хватит, чтобы добраться до улицы Потвин и вернуться обратно.

— Что вы собираетесь делать?

— Ла Ну, умоляю вас, не разрешайте этому лейб-медику касаться тела принца до моего прихода, задержите его под любым предлогом! Принц Конде — не подопытный кролик, мы не имеем права доверять кому-либо производить над ним рискованные опыты. Здесь нужна рука профессионала.

— Вы нашли какой-то другой выход, Лесдигьер?

— Я приведу человека, который вылечит принца.

— Вы уверены в этом? — с надеждой спросили Ла Ну и Колиньи.

— Очень надеюсь. Я видел его в деле. Мне рассказывали, что в свое время он спас жизнь Франциску де Гизу.

— Кто он? Как его зовут?

— Этот хирург вам хорошо известен, господа. Его зовут Амбруаз Паре.

— Мне знаком этот человек, — кивнул Ла Ну. — Мы встречались с ним на улице Пуаре.

— Я тоже слышал о нем, — добавил Колиньи, сразу оживившись. — Говорят, он очень искусный хирург.

— Ждите меня, — сказал Лесдигьер, — я скоро вернусь. И ради всего святого, не позволяйте начинать операцию, если не хотите, чтобы случилась беда.

И он быстро ушел.

Всю дорогу Лесдигьер, как заклинание, повторял одну и ту же фразу: «Только бы он был дома. Только бы Бог услышал мои мольбы». За считанные минуты он добрался до жилища хирурга и громко постучал. На стук никто не отозвался. Тогда он стал барабанить в дверь; на этот раз в окне показалась физиономия старушки.

— Что вы так бухаете кулаком? — проскрипела она, разглядывая Лесдигьера тусклыми желтыми глазами из-под чепца, надетого поверх седых волос. — Эдак вы выломаете дверь!

— Я сделаю это тем скорее, чем дольше не увижу того, кто мне нужен. Дома ли господин Паре?